идет война, и все мы должны быть сильными, чтобы Саддам не поставил нас на колени! – Так приговаривая, она утирала Азар слезы концом своего белого хиджаба, – а слезы текли и текли, и не было им конца.
– Что же ты не пойдешь и не заберешь свою дочку? – спросила старушка, должно быть, надеясь, что этот вопрос отвлечет Азар и положит конец ее слезам.
– За ней пошла Сестра, – проговорила Азар, давясь слезами, низко опустив голову и утирая лицо краем чадры.
– Так ты здесь с сестрой! – радостно воскликнула старушка. – Ты не одна! Вот и славно!
– Она не моя сестра, – ответила Азар. – Мы просто зовем ее Сестрой. Она… – Тут она оборвала себя и умолкла.
Старушка ждала продолжения. Миг – и что-то изменилось в ней: помрачнело сморщенное лицо, потемнели серо-зеленые глаза. Старушка молчала – не спешила больше утешать Азар или говорить с ней о дочери. Лишь несколько секунд спустя опустила ей на голову морщинистую руку.
– Понимаю, – промолвила она.
В ее глазах плескались несказанные слова, быть может, вопросы… И все же она поцеловала Азар в лоб и торопливо отошла. И вовремя: с другой стороны коридора уже показалась Сестра с крошечным красным свертком в руках.
Забыв о старушке, Азар вскочила на ноги. В картине, что открылась ей, было что-то мучительно неправильное: крохотный ребенок – ее ребенок – в руках у тюремщицы! На миг ее охватило такое отчаяние, что подкосились ноги. Но Азар сказала себе: сейчас она думать об этом не будет. Главное – ее ребенок с ней. Ее дочь жива. Ей очень повезло. Остальное сейчас не важно.
Сжав руки, она смотрела, как приближается Сестра. В сердце бушевала буря. Азар не могла оторвать глаз от свертка в руках у Сестры. Гнев и досада исчезли, смытые мощной волной нежности и желания защитить. Азар протянула руки, трепеща от желания прижать дочь к груди. Однако, когда Сестра подошла ближе, Азар разглядела, в какое одеяло завернута ее дочь. Грубое тюремное одеяло – а под ним ребенок совсем голенький. При мысли о том, как колет грубая шерсть нежную младенческую кожу, Азар сморщилась, словно от боли. Она стояла с протянутыми руками, но заговорить не могла, знала: если откроет рот, из уст ее не вырвется ничего, кроме долгого пронзительного воя.
– Ты слаба, – сказала Сестра, сворачивая к лифту. – Ты ее уронишь.
Азар неотрывно смотрела на сверток – и представляла себе, как выхватывает его из рук Сестры и бежит, бежит по коридорам, прочь отсюда, на улицу, через мост, где в тени сикоморы ждет ее папа…
Сестра взглянула куда-то в сторону, и ее лицо озарилось улыбкой. Посмотрев туда же, Азар увидела, что к ним идет Мейсам – в белой рубашке навыпуск и черных брюках, гордо стуча шлепанцами по кафельному полу. Шел он неторопливо, задрав голову, явно наслаждаясь своей ролью стража революции, чей намеренно скромный вид лишь подчеркивает всевластие. Как ни старался Мейсам отрастить бороду, бородой это назвать было пока нельзя – так, три волосинки. Для настоящей бороды он был слишком молод. И шагал с ребяческой гордостью – с гордостью мальчишки, только
