только уходят в глубь времен, за пределы нашей жизни (как считал Пруст), но и вширь, за пределы нашего возможного опыта. Мы словно бы ищем в других эти мимолетные тени воспоминаний о себе, нам не хватает их, чтобы воссоздать свой целостный облик. В конечном счете я весь превращусь в чьи-нибудь воспоминания, и это делает мое существование уже сейчас зыбким и неопределенным.
Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращен в мое воспоминанье…
Я уже сейчас в какой-то степени призрак, просто с годами эта призрачность возрастает. Мы, видимо, бессознательно желаем, чтобы наше существование выглядело как можно более призрачным, хрупким, ибо только в таком состоянии можно попытаться попасть в царство духа, открыть в себе духовное измерение. Поскольку, находясь в полном здравии, в твердом убеждении в реальности своего тела и духа, этого сделать нельзя. В пожилом возрасте весь мир все более делается неотчетливым, смутным и призрачным, потому что я отделен от него толстым слоем моих воспоминаний.
Два условия памяти
Я помню все
Мы должны жить и думать так, как если бы мы помнили все. И не только то, что мы пережили в своей жизни, но даже и то, что в рамки нашей жизни не вошло. Если я не буду так помнить, то все будет забыто. Как говорил Екклезиаст, «в будущие дни все будет забыто. Нет памяти о прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чем, что делается под солнцем». Я своей памятью в каком-то смысле спасаю мир, или по крайней мере ту часть его, которая меня окружала и являлась моим миром. Во всяком случае, «мой мир» – это часть «большого мира». Если исчезнет мой мир, то исчезнет и весь мир. Я спасаю их от проклятия неизбежного забвенья. Я должен все помнить, и я помню, вспоминаю и вспоминаю, пока хватает сил. И, возможно, в этом мое главное предназначение. Как и каждого человека.
Можно долго рассуждать о невозможности такой памяти у человека, приводя рациональные аргументы, но для творца это постулат, это как бы нравственный императив: я должен жить так, как будто бы я все помню. Без этого я не мог бы писать, не мог бы чувствовать, не мог бы остановить мгновение и увидеть воплощенные в нем прошлые времена. Все мое творчество было бы без такой памяти выдумкой, мои слова не звучали бы достоверно и искренне. Это не просто память о случившихся событиях или состоявшихся переживаниях, это память как вечно длящееся состояние дежа вю. Словно я был всегда, если не актуально, то виртуально, иначе жизнь моя была бы крошечным отрезком, мгновением, за которое ничего нельзя ни почувствовать, ни осмыслить.
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь…
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет
