славяне сумели в тот раз изгнать чужеземцев. Однако принявшиеся было править местные вожди устроили такую кровавую междоусобицу, что посадские люди приняли решение о «новом призвании» варягов. Вывод нашего первого историографа очевиден: не народы славянские были неспособными к государственности, а местные вожди, в силу эгоизма и алчности, оказались неспособными к эффективному «договорному» правлению.
В конце жизни Карамзин сам подтвердил свое умеренно-либеральное кредо в «Мыслях об истинной свободе», написанных незадолго до смерти, в начале 1826 года. «Можно ли в нынешних книгах или журналах без жалости читать пышные слова? – печально-иронически вопрошает уже больной Карамзин, серьезно простудившийся 14 декабря близ Сенатской площади, где он с ужасом наблюдал вспышку братоубийства. – Настало время истины; истиною всё спасем; истиною всё ниспровергнем… Настало время истины: т. е. настало время спорить об ней!» И далее он раздает «по серьгам» всем своим оппонентам: «Аристократы, Демократы, Либералисты, Сервилисты! Кто из вас может похвалиться искренностию? Вы все Авгуры, и боитесь заглянуть в глаза друг другу, чтобы не умереть со смеху. Аристократы, Сервилисты хотят старого порядка: ибо он для них выгоден. Демократы, Либералисты хотят нового беспорядка: ибо надеются им воспользоваться для своих личных выгод».
Так на чьей же стороне истина? «Для существа нравственного, – заключает свои заметки Карамзин, – нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе, с помощью Божиею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностию к провидению!» Эта глубокая карамзинская формула в его фактически духовном завещании 1826 года о личной свободе, которую каждый человек может подарить «самому себе с помощью Божией», позволяет говорить о Карамзине как об одном из русских зачинателей «христианского либерализма» – учения не столько политического, сколько культуроцентричного.
Загадку уникальности Карамзина в нашей культуре, похоже, разгадал П.Я. Чаадаев, в письме А.И. Тургеневу (1838) писавший о том, что он «с каждым днем более и более научается чтить память Карамзина», который становится для него символом победы человеческого ума над «фанатизмом».
Итак, Н.М. Карамзин имеет самое прямое отношение к русской либеральной традиции. Однако как человек предельно честный (его жизнь и труды Пушкин назвал «подвигом честного человека»), Карамзин не мог не видеть легковесности многих современных ему liberalistes dujour (либералов «дежурных» или, по определению Ю.М. Лотмана, «скороспелых»)
– включая, кстати, и прекраснодушного прожектера-императора Александра I. С другой стороны, Карамзина, как и его прямого наследника
– Пушкина, смущала и пугала «толпа» в любых ее проявлениях: и непросвещенная «чернь», способная смести все достижения «свободных личностей»; и сонм придворных «сервилистов», «жадною толпой стоящих у трона» (Лермонтов);
