вторично. Но хирург ему сказал: «Хочешь жить, могу делать, но только без наркоза». Потому что он просто не выдержал бы наркоза. И он сказал: «Давайте мне Нелю. Тогда я выдержу». Ему что-то дали зажать в зубы, чтобы он не кричал. А я встала у него в головах, протянула руки. Он взялся своими руками за мои, и вот таким образом его прооперировали. И он остался жив.
Всю зиму я продолжала ходить домой, потому что у меня дома лежала мама. Я утром ей согревала чайник с водой, приносила ее пайку хлеба, укутывала и уходила на сутки работать. В марте 1942 года мама умерла. Одна я ее похоронить была не в состоянии. У меня была еще тетка. Она сама была еле живая, но помогла мне завернуть маму в простыню и довезти на саночках до траншеи на кладбище. А обратно я ее саму еле-еле волокла.
Как я говорила, мы жили возле бани. При ней во дворе, как раз где мы жили, был санпропускник. Раньше туда пригоняли для обработки новобранцев, там еще кого-то. И вот у моей подруги умер отец. Его на ночь положили в этот санпропускник, в холодное место, для того чтобы приготовить к похоронам. И вот мы с ней встречаемся. Я шла с работы, а она на работу. Она в больших слезах шла. Я спрашиваю: «Сима, что случилось?» Она говорит: «А папу съели». Я спрашиваю: «Как съели? Папа же умер». А вот пока он в санпропускнике лежал. Там вырезали все мягкие места. Так что людоедство, конечно, было. А убивали, не убивали для этого – не знаю. Ходил слух, что убивали детей, что находили целые бочки соленых детских пяток. Вот это я слышала.
Город был завален снегом, который, конечно, никто не убирал. Ходили по узеньким тропиночкам. Одеты люди были во все, что было возможно. На ноги натягивали такие… Сделанные из рукавов пальто и сверху калоши. Ходили все закутанные. Лица черные. Только глаза смотрят.
В начале весны началась уборка города. На уборку мы должны были выделить, помимо основной работы, в определенные дни определенные часы. У нас была даже специальная карточка, в которой записывалось, сколько часов мы отдали для уборки города. Лом, лопата, фанерный щит, на котором таскали лед. Работали на тех улицах, рядом с которыми стояла больница. Весь город был убран и тогда же был пущен трамвай.
Еще мы ходили на заготовку дров: больницу же надо было отапливать. Для этого разбирали деревянные дома, стоявшие за «Русским дизелем». Вот лопата, лом, топор. Все: и хирурги, и сестры, и санитарки – все ходили ломать дома и заготавливать дрова для отопления отделения. Каждое отделение заготавливало для себя дрова. А еще мы ходили на Поклонную гору заготавливать торфяные кирпичики. Туда, правда, мы ездили уже на трамвае. Была определенная норма. Если во время работы увидишь самолет, то и ложись прямо в торфяную жижу. Они видели, что тут копошатся, работают, вот и бомбили.
Когда появилась свежая травка, началась и новая жизнь. Мы стали собирать всю траву. И крапиву, лебеду, подорожник. Любая трава шла в пищу. Вот возьмешь эту травку, порубишь тяпочкой, сделаешь лепешку, положишь на «буржуйку» и ждешь, когда она пропечется. Потом с удовольствием ешь.
Ну
