коснулась подушки головой, сразу зевнула, расслабилась и уснула.
Наконец-то я мог её спокойно рассмотреть. А она, пожалуй, старше, чем я подумал. Сколько ей, интересно – четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать? Уж никак не больше. Вид как у узника Освенцима – неестественно тонкие руки, ввалившиеся щёки, фиолетовые тени под глазами, заострившийся желтоватый нос, очень бледная кожа. Поганка поганкой. Может её держали в подвале года два? Я постоял, посмотрел и снял с её головы сырое полотенце. По подушке рассыпались мокрые чёрные волосы.
Интересно, будет эдакое чудо вообще когда-нибудь красивой? Очень странные брови, узкие и чёрные, как будто их провели кисточкой, и словно изломленные посередине, одна чуть выше другой. Уши тонкие и торчащие, причём одно оттопырено чуть больше другого. Какая-то нелепая асимметрия. Острый подбородок. Выступающие скулы. Узкие губы, сложенные надменно и презрительно, отменно портили и так далеко не симпатичное лицо.
Я вышел из комнаты, прикрыл дверь, уселся на диване и стал смотреть первую попавшуюся ерунду по телевизору. Пусть поспит. Что же с ней всё-таки делать?
В животе заурчало, и я вспомнил, что так и не позавтракал, а время, между прочим, шло к обеду. Побросав грязную посуду копиться в раковину, я поставил на огонь турку и отрезал ломоть копчёной колбасы. С колбасой в зубах сварил кофе покрепче, порылся в холодильнике и нашёл коробочку сливок. Так, попытка вторая.
– Герман!
Вот ведь чёрт! Я кинулся в комнату.
– Чего ты?
Она лежала на животе, наполовину свесившись, волосы касались пола, худые руки упирались в край кровати.
– Мне плохо… Тошнит…
Ох, нет, нет, нет! Ковёр! Меня убьют.
– Пошли скорее!
Я подхватил её и потащил в туалет, но немного не успел. Уже на финише её жутко вырвало и на унитаз, и вокруг, и на мои руки. Всё происходящее напоминало фильм ужасов. Красный борщ лился рекой вперемешку с прочими непереваренными компонентами. Девочка в моих руках извивалась от спазмов. Когда у неё не осталось больше ни сил, ни наличности в желудке, она, вся грязная, бессильно обмякла на полу.
Я снова помчался за питьём. Кажется, в таких случаях полагался крепкий чай. Я вылил всю заварку из чайника в чашку. Хуже будет вряд ли.
Ада опять всё выпила единым залпом. Да что ж такое! Ничему жизнь не учит.
Подняться самостоятельно она уже не смогла и, кажется, стала ещё меньше. Я помог ей дойти до ванной, включил душ. Подумал, что не стоит всё-таки её раздевать, и сунул в ванну вместе с халатом. Сидя в воде, похожая на мокрого галчонка, Ада судорожно вцепилась в мою руку и что-то шептала. Я наклонился ниже, чтобы расслышать в шуме воды.
– Не говори никому… я уйду… я потом уйду…
Я задумался о том, что полагается говорить в таких случаях. Ничего гениального на ум не пришло.
– Всё будет хорошо. Ада, ты слышишь меня? Как-нибудь разрулим. У всех бывают проблемы. Ну, тебе получше? Вода не горячая? Снимай эту мокреть.
– Нет… я сама…
– Успокойся,
