мои философские глубины! Печально, но факт. Вот, во что превращается внутренний мир, если его годами не вытаскивать на свет разума! Причем, у большинства людей все еще хуже. Не понятно, как они умудряются социально функционировать эффективнее меня, если у них в голове каша, похуже моей?
С: Хоть ты устал и уже буровишь невесть что (ведь это ты сочиняешь мои реплики и, получается, когда я буровлю, это, на самом деле, ты буровишь), предлагаю все-таки дописать до 35 страницы. И посмотреть, что будет… Кстати, я могу быть и вполне православным… Не утверждать, что ада нет, а призывать тебя только молиться и дышать носом… Ну и смирение, пост, полове воздержание… Могу так себя вести, пока ты этого хочешь, и даже какое-то время, когда не хочешь. И только, когда уж совсем сильно не захочешь – подчинюсь. Чтобы световая энергия вылилась.
Я: Давай, остановимся. То, что я (точнее ты) сейчас говорил про мочу и ад, может, и бред, но ощущение, что, возможно, какой-то значимый бред. Если не для человечества, то для меня лично. А сейчас уже высасывание из пальца пойдет.
С: У Даниила Андреева, по-моему, есть страшный образ. Обезумевший и ослепший писатель перед смертью запирается в комнате, чтобы написать книгу всей своей жизни. Каждый день требует у прислуги, чтобы она приносила ему чистые листы и свеже-отточенные перья, и пишет, пишет, пишет… Исписывает сотни листов… Наконец, ставит точку и, счастливый и просветленный, умирает… Утром, слуга находит его бездыханным… А вокруг все в листах, измаранных бессмысленными каракулями. Вся его гениальная книга жизни – сотни листов ни чего не значащих каракулей!
Я: Это ты у меня реплику украл. Это мой страх, что наш текст – каракули безумца, позорный и жалкий бред. А ты должен убеждать, что это не так, или что, даже если это отчасти так, то это не адски так, что это очередной страх ада… В общем, что-то вроде этого… Мне надо прерваться – встретить маму от метро.
***
(На следующий день)
С: Ну что, кстати, забыл спросить, Клавдии, в итоге, член показал?
Я: Нет. Написал ей, что «ты замужем, и поэтому не буду с тобой общаться», что, мол, первый брак от Бога, и попробуй, мол, реанимировать любовь, но, что «даже если твоему браку суждено развалиться, пусть, хоть, я тут буду ни при чем». После развода я как-то решил, что не буду связываться с замужними женщинами. Нет ничего хуже, чем шакалить на чужой умирающей любви.
С: Свою личную историю приводить не будешь?
Я: Нет…
С: Предлагаю тебе причаститься в эти выходные.
Егор: Дай, все-таки я поговорю! Я все равно против Собеседника. Причаститься в эти выходные – это я согласен. Но «ада нет» повторять не будешь. Нездоровое это что-то. А про Собеседника и ада неты свои расскажи на исповеди.
Я: Ну и прессанут меня опять! Что, мол, с бесом общаешься. Чтобы я потом боялся к чистому листу подходить, потому что, вдруг, диалог напишется? А мне работу искать надо, а не чертей гонять… «Ада
