его семья. Почему нет? Все-таки у него не было никого ближе жены. Но то, что он сам принял решение, – в этом я убежден.
Волков: Но ведь Роберт Рождественский, несмотря на его вполне с церковным оттенком фамилию Рождественский, кажется, не был русским?
Евтушенко: Да, у него отец был, видимо, или поляк, или польский еврей, скорее всего. Мать его развелась с отцом в тридцать седьмом году. Это была фамилия его отчима – Рождественский. Роберт никогда об этом не заговаривал. Отчима своего он любил. Непонятно, что случилось с его родным отцом – то ли погиб на войне, то ли сначала был в лагере… Кстати, его отец работал в органах.
Волков: Запутанная история.
Евтушенко: Наверное, когда-нибудь всё это выяснится. Во всяком случае, биография Роберта – одна из сложных биографий, типичных для нашего поколения.
Волков: И это еще раз нам должно напомнить о том, что сейчас не очень понимают. Сейчас на прошлое наше глядят из сегодняшнего мира, с сегодняшних позиций и видят его в упрощенном очень виде: как нечто черное и белое. Либо полный злодей, либо рыцарь на белом коне. А реальная ситуация была неизмеримо более сложной, и люди в разных ситуациях проявляли себя по-разному. Тот же Симонов тому замечательный пример. И люди забывают еще о том, насколько тогда трудно было принимать важные жизненные решения. Это сейчас, задним умом, кажется всё чрезвычайно простым и очевидным. А если попытаться перенестись в то время – то послевоенное время в Советском Союзе, каким оно мне припоминается, было одним из самых страшных, самых тяжелых. Принято считать, что Большой террор был самым ужасным временем, да? Но там еще были какие-то отзвуки двадцатых годов, какие-то витали романтические идеалы. А вот в послевоенные годы, особенно где-то начиная с 1949 года, когда началась вся эта антикосмополитическая кампания, – все вокруг затянуло каким-то невероятно серым цветом. Это была такая серая пустыня…
Евтушенко: Пастернак называл это «культ безличности».
Волков: И при полной отрезанности Советского Союза от Запада, при полном отсутствии какой бы то ни было информации было невероятно трудно… В более поздние годы люди вокруг меня, скажем, выписывали газету французских коммунистов «Les Lettres Françaises»…
Евтушенко: Или журнал «Польша».
Волков: Источники довольно убогие, с минимумом альтернативной информации, и все-таки… Но в послевоенные годы – ничего!
Евтушенко: Да, но я хочу продолжить о Роберте. Я один из немногих людей, который помнил его поэму и был носителем, так сказать, некоторых ее цитат. Я даже помнил, как она кончалась: «Есть на Лубянке серый дом, / не спят большие люди в нем, / там люди знают хорошо, / где черное, где белое. / Бьет полночь. / В кабинет вошел Лаврентий Палыч Берия». Вы представляете, что было бы, как у него сложилась бы судьба, если б это было напечатано! И уж что ему подсказало – совесть ли, или какой-то хороший человек… Хорошие люди вокруг нас все-таки были.
