Нашел!
– Что нашли? – голос Мукнаила прозвучал устало. Он знал, что лучше уже до конца выслушать Розевича, потому что все равно профессор должен покинуть образ допроса первым. Пока он не выйдет, придется находиться в этом уже довольно надоевшем образе.
– Нашел, что вас заинтересует, дорогой Мукнаил!
– И что же?
– Асофа! – Розевич так хитро прищурился, что его пенсне искривилось вместе с гримасой. – И то… как она пришла ко мне впервые, когда я принимал ее в ИРТ.
– Да… – не выдержал Мукнаил. – Давайте.
– Так вот-с… – и профессор передал Мукнаилу образ Асофы. – А теперь вы, теперь вы, – он нетерпеливо скреб по столу своими острыми коготками.
– Вы же понимаете, профессор, – послушно начал Мукнаил, – у нас действительно были выключены облака. Я не могу вам передать образы. Только рассказать.
– Ну, ну… – Розевич задышал так часто, что весь стал каким-то красно-желтым, а его пенсне запотело.
– Хорошо.
И Мукнаил рассказал все, что помнил о том приходе Асофы к нему, как они долго шли по коридору и как он уговаривал Асофу не открывать злополучную дверь. О том, как ощутил какую-то слизь, грязь, холод под ногами, когда ступил на ту самую балку.
– Еще! Еще! – радостно хлопал в ладоши профессор, и его пенсне подпрыгивало в такт хлопкам. Он весь крутился, извивался, кривлялся. Кажется, даже полоски тесненького сюртука крутились и извивались, разумеется, каждая по-своему.
– Вот и все, профессор Розевич, – закончил Мукнаил. – Грязно и больно. Вот что я вам скажу. Грязно и больно. И не хочу я больше туда возвращаться, не хочу…
– Браво! Браво! Молодой человек, вы даже не представляете, как опередили мою теорию. Я теперь ее так и назову: «Грязно и больно». Это же прекрасно! – всплеснул руками Розевич (он опять вернулся к своим обычным профессорским жестам, суетливым, но вполне солидным). – Прекрасно!
– Что тут прекрасного? – устало спросил Мукнаил, понимая, что ему придется выдержать все кривляния ученого мужа.
– Прекрасно! – прокричал петухом Розевич и, как это было ни удивительно для Мукнаила, тут же выключил образ допроса, оставив на своем месте лишь потухшую лампочку с водруженной поверх профессорской шапочкой.
Мукнаил откинулся на спинку, испытывая страшную усталость. Еще большую усталость ему сейчас доставляло то, что био, несмотря на и без того низкий уровень адреналина, не давало больше. Жаб хорошо знал свою работу!
«Интересно, какие Жаб и Розевич на самом деле? – почему-то задумался Мукнаил, представив, как профессор, протирая маленькое пенсне квадратной золотистого цвета бархоткой с надписью Boutique optique de Pars, стоит у него в дверях, а сзади, опираясь на большой красный карандаш, переводит дух инструктор Жаб. – Хоть бы Paris написал правильно».
– Грязно и больно! – всплеснул руками профессор Розевич. – Именно так все было, пока у нас не появилось первое самоорганизующееся облако.
