не купалась в купальнях, потому что вид воды с темною поверхностью, равно как и прудовая вода, покрытая тиною и ряскою, наводили на нее страх. Замечательна также (сообщенная мне матерью испытуемой) наклонность Юлии Губаревой прятать свои деньги в необычайные места, например, «в клозете, где-нибудь за плинтусом».
Характер Губаревой вообще поражал всех лиц, ее близко знавших, чертами, прямо контрастирующими между собою. То она являлась застенчивой, робкой и сдержанной; то размашисто-удалой, «дикой и буйной». Будучи обыкновенно бережливой, она временами впадала в крайнюю скупость, иногда же поражала свою мать расточительностью. Была в отношении к окружающим то крайне мягкой и нежной, то резкой, грубой и неразборчивой в выражениях. Отличаясь стремлениями и наклонностями чисто практического свойства, она оставалась способною к беззаветному увлечению. Порывистость ее натуры, то есть способность легко приходить в аффективное состояние, видна была во всем; из показаний и сообщений ее родных и знакомых приведу в пример следующее. Однажды, рассказывая г-же Пукиревой о своем неудавшемся предприятии, Губарева «была в страшно возбужденном, каком-то горячечном состоянии». Огорчив г-жу Пукиреву одной из своих выходок, Губарева после со слезами «валялась в ногах у нее», умоляя о прощении. Несмотря на горячую любовь к своей матери, она обыкновенно относилась к последней грубо и резко, однажды в приступе неистовства даже ударила мать. Не будучи злой, она с прислугой обращалась крайне строго и находившуюся у них в услужении девочку Анну часто беспощадно наказывала. До крайности любя домашних животных, она временами выказывала по отношению к ним необыкновенную жестокость.
К числу странностей Губаревой надо отнести и то, что она находила громадное удовольствие наряжаться в мужское платье (брюки и пиджак или сюртук); переодевшись в такой костюм, она, по ее собственным словам, ездила иногда по трактирам, вступала там в беседу с незнакомыми ей мужчинами и была счастлива, что в ней не узнавали женщину, но принимали ее то за молодого приказчика, то за «песенника из Молчановского хора». Раза 2–3 она посещала в мужском платье публичные дома, где танцевала и пела в качестве мужчины. Светских же удовольствий с танцами, выездами в клубы и театры Губарева (по сообщению ее матери) не любила; о женских нарядах и вообще о своей внешности нимало не заботилась, в отношении к платью даже была прямо небрежной.
О вышеупомянутых поездках по трактирам и публичным домам, равно как и о знакомствах Губаревой с «содержанками», с которыми Губарева (по ее собственным словам) любила сходиться потому, что между ними она часто встречала женщин, ей «нравившихся», домашние Губаревой, по-видимому, ничего не знали. Впрочем, отчасти ей случалось «проговариваться» про это брату и своей подруге, Марии Пукиревой, но последние не придавали значения ее словам, находя, «что она на себя Бог знает что наговаривает». Брат ее, как он сам объяснил мне, полагал, что она «наговаривает
