опасение, что барышня умрет. Испуг и растерянность Губаревой усиливались тем обстоятельством, что ей представилось, будто она, Губарева, есть виновница болезни «консерваторки». Тогда она (по ее словам) кинулась за доктором, но не нашла его и вернулась назад еще более растерянною. «В страхе за жизнь барышни» она прибежала домой и, не зная, что делать, сразу выпила целый графинчик ананасного ликера (что составляло, по ее словам, около двух чайных чашек). После этого она вспомнила было о докторе Писареве, женатом на ее тетке, и хотела уже было его звать на помощь, но тотчас же отвергла эту мысль, так как она не желала, чтобы ее родные узнали о знакомстве ее с «консерваторкою». От волнения и от выпитого ею ликера мысли ее «окончательно стали путаться», так что с этого времени она, по ее словам, смутно и не вполне помнит то, что она чувствовала и что делала. Соответственно этому и сообщения ее с этого пункта становятся крайне отрывочны и сбивчивы. Было уже около 10 часов вечера. «Кажется, я потом, – говорит она, – еще чего-то выпила», затем «побежала в Свечной»27, причем встретилась с Пахомом. Пахом еще днем отпрашивался на Лахту к кому-то в гости. У нее, Губаревой, знакомых там не имелось, сама она там никогда не бывала и даже не знала, где собственно находится Лахта. Пахом ее с собой не звал, но, встретив его, она вдруг решила отправиться с ним, единственно лишь в расчете «забыться» и «напиться там окончательно»; к тому же в это время ей, по ее словам, было решительно «все равно» куда бы ни ехать, так как она положительно не знала, что с собою делать. Пахом же знал, что она любит «кататься», и потому нимало не удивился ее намерению ехать с ним. Сперва они пошли пешком, потом Чудин нанял извозчика. Дорогою она с Чудиным, вплоть до Старой Деревни, ни о чем не разговаривала, вполне предоставив ему заботиться о способе их проезда на Лахту; не обращала ни малейшего внимания ни на встречавшееся по дороге, ни на своего спутника; лишь в Старой Деревне будто бы заметила, что Пахом пьян. Останавливались ли где дорогою и пили ли где Пахом и извозчик, Губарева наверное сказать не может; однако говорит: «кажется, где-то останавливались»; помнит хорошо лишь то, что она сама вплоть до места «приключения» не выходила из пролетки. Как произошло дело, хорошенько не помнит и наивно признается, что вспоминать ей об этом «неприятно». Впрочем, сообщает, что Пахом и извозчик стали ругаться между собой, что она сошла с пролетки и пошла по дороге обратно, между теми же, как ей кажется, произошла драка. Каким образом она снова очутилась в пролетке, хорошенько не знает. Пахом сказал ей, что он «отдул» извозчика и что лучше уехать. Как доехали домой, хорошенько не помнит; до наступления утра она не могла ни о чем рассуждать и находилась в таком состоянии, что ей было «все равно». Из слов испытуемой (если только она говорит правду) можно заключить, что когда они выезжали из города, то настроение ее духа было глубоко депрессивным, но дорогой, еще до Старой Деревни, стало изменяться и перешло в настроение, по ее обозначению, «торжественное». К утру, уже после того, как