свою наполовину облысевшую голову. Рыжая бороденка, похожая на обрывок мочалки, подрагивала, когда он, причмокивая, отхлебывал питье с ложечки.
Осип, допив чай, сокрушенно покачал головой:
– Спорая метелица расподолилась. И зачалась вдруг. Из Катайского села вышел – мело будто не больно шибко, а опосля как задуло, завертело, ни дать ни взять истое светопреставление.
Алевтина налила страннику горячего чая, вступила в разговор:
– Полагаю, не к добру новый годок споначалу разметелился. Маята для меня непогода. Не сплю из-за нее, испытываю душевное беспокойство.
Поликарп, крякнув, протянул Алевтине порожний стакан:
– Плесни. О чем речь повела? Беспокойство. Ешь меньше на ночь, станешь спать безо всякой тревоги. Не тревога от тебя сон гонит, а чистая бабья блажь от сытой жизни.
– Я, дедушка Поликарп, чать, живая. Тревога во мне от горестных раздумий заводится.
– Вижу, что не покойница. Раздумия и у овечки водятся. Тревога твоя понятна. Вдовство одолевает.
– Неужли?
– Слушай мой сказ. Ешь на ночь не досыта. Не опасайся, во сне от этого на тело не спадешь.
За столом наступило молчание. Алевтина, покраснев, пила чай, не поднимая глаз. Неловкость нарушил странник:
– Замысловата людская жизнь. Ты, видать, добрая душой, Алевтинушка. Меня, как желанного гостя, приветила.
– У нее все ходоки-топочи в почете.
– Уважаю прохожих странников. Тебя пустила оттого, что голос твой разом поглянулся.
– Голос у меня ничего. Глянется людям, когда сказы сказываю.
– И много знаешь?
– Про уральскую старину сказы ведаю. Про Полоза. Про девку-поскакуху. Про хозяйку горы Медной. Про малахит-камень узорчатый. Много сказов ведаю. Сказываю их с душевностью, чтобы сим антирес разжечь. Да прямо скажу, что иной раз сказами из-за бедности ночлег и прокорм отрабатываю.
Осип, почувствовав пристальный взгляд Поликарпа, нерешительно пододвинул Алевтине пустой стакан:
– Коли не осудите, налейте еще стакашик. Водица у вас – бархат по мягкости.
– Ключевая, оттого и мягкая, – сказал Поликарп.
– Гляди ты. Вот и думаю, что не схожа она с речной.
– В роще ключ бьет из-под вековой березы. Напористый. В лютую стужу не поддается морозу.
– Дозволь подумать, что ты здеся при хозяйстве вроде смотрителя?
– Угадал. Гляжу за березами. Старость ихную оберегаю по приказу хозяйки. Про нашу рощу люди сказы говорят. Строгость порядка понимаю, а посему приставлен к такому делу. За все непорядки подле господского дома держу ответ перед хозяйкой. А ты, человече, меня слушай, а чайку стыть не дозволяй. Студеный чай в зимнюю пор нашему брюху без пользы. Душа людская от чайного тепла, как окошко в ясный день, распахивается.
– Вот ведь как! А напиток вовсе бусурманский, но все одно
