а, Еленька? – настаивал бывший кавалер.
Но тут подошел Фокей в старом овчинном полушубке, подшитых валенках и огромных овечьих рукавицах.
– Здорово, дядя Фокей! Как живешь – не тужишь? Чего это дочка у тебя такая неразговорчивая? Али в строгости ее большой содержите? – спросил Петр смешливо.
– Трогай давай! Балагурить потом будем. Дочка сама себя в строгости держит и правильно делает. А то ишь, картуз набекрень, вместо валенок сапоги. А это еще что за коврик вокруг шеи намотан? – строго, но все же со смешинкой в голосе спросил Фокей.
Петр тронул лошадей.
– Это, дядя Фокей, не коврик. Это – шарф называется. Чтобы горло, шею и уши в тепле держать. Я его в городе в прошлом разе купил. Там все-е носят, от мала до велика. Из тонкой овечьей шерсти связан, – с гордостью ответил Петр.
– Ишь ты, слово-то какое мудреное: «шфарф». А чего полосатый такой? Ну что ни на есть, коврик в сени, – недоверчиво пробурчал Еленин отец.
– Эх, отсталый ты мужик, как я погляжу, дядя Фокей. Да ты что думаешь, ежели мы не в городе живем, так нам и о модах думать не надо?
– А я тебе не барская Настасья, чтобы об модах думать. У меня вон – дочь на выданье. Хорошо хоть нам наши барья не большой указ, а то бы отдали мою кровинку за такого, как ты, модного, и поминай, как звали, горюй всю жизнь, – совсем как-то невпопад вдруг сказал Фокей, и Елена покраснела, дернула отца за рукав, укоризненно посмотрев на него.
А Петр вдруг и заявил:
– Мне, дядя Фокей, барин тоже не указ, кого в женки брать. А если хочешь знать, я и так подумывал к тебе сватов засылать. А что, Елена – девка видная, работящая. Давно я к ней приглядываюсь. Люба она мне. Ты спросил бы дочку-то, по нраву ли я ей? А коли так, то и рядить будем. А, Еленька? Что пригорюнилась?
Девушка совсем растерялась и уткнулась лицом в отцово плечо.
– Ну ладно, хватит мне тут! Больно умный сыскался. Ишь ты, «Еленька»… Не про тебя девка, – оборвал Петра Фокей.
– Это почему же? Я вот торговать собираюсь, в город буду шерсть, деревянную посуду, утварь всякую возить продавать. Там глядишь, и лавчонку открою. Избу хочу новую ставить. Жениться мне надо. Жена по хозяйству будет, да детишек растить. А чем Елена не хозяйка? Ну скажи, дядя Фокей? Я ведь по-серьезному.
Но тут лес загустел. Лошади ушами прядут, в глубь идти не хотят. Сошли все трое, и Елена сразу же провалилась в сугроб. Петр помог ей выбраться, отряхнул с ее валенок снег, и пока Фокей подкармливал лошадей, украдкой тихонечко поцеловал ее в розовую упругую щеку.
Елена не сопротивлялась. Она хотела только одного, чтобы все плохое забылось, и к ним вернулась любовь. Она готова была простить, да и давно уже простила Петра. Вот только заноза в душе колет, забыть обиду никак не дает. Одно дело – простить, другое – забыть. Да мягкая душой была Елена. Простила, забыла, все плохое вычеркнула из души и из памяти.
***
Сосватал
