мой род! Судить его не вправе, хоть и духовник ты… Меня суди, коль я позволю. В сей час же отвечай: что Софья привезла? Коли сказал, не сундуки с добром, не злато…
– Да книги, дщерь, – в тот час смирился он. – Писанья разные, народов и времен. Папирусы, пергаменты и свитки… И книги, много книг, иные весом в пуд и боле. На разных языках, какие токмо есть. На древних, нынешних… Там столь всего и всякого – зараз не перечесть… В Москву везли на сорока подводах… Сокровища ума! Суть воплощенье истин! Сливки!.. А что осталось миру? Один сняток.
– Впервые слышу…
– Позри сюда. – Он вынул свиток из сумы, перекрестился, устами приложился и челом, ровно к иконе. – Се есть крупица от тех сокровищ, но ее во имя след храм поставить, монастырь! Молиться и хранить святыню!
Скорбящая взглянула: писано рукой, однако же письмом не русским, не церковным и не греческим – бог весть каким. Крючки, каракули и точки, ни слова не поймешь, да и чернила выцвели, истерлись…
– Не знаю сих письмен…
Пустозерский узник не то чтоб просиял, но засветился внутренне, глаза зажглись огнем.
– Евангелие Матфея, его апостольской рукою писано…
– Но языком каким? Ни слова не поймешь…
– Язык сей древний, иудейский, и письмена…
– Да что ты, батюшка! Скверна, коль иудейский!..
– Ох, баба, вот беда! – возмутился он, перекрестился в угол. – Ох, нет ума! И как сказать – не знаю… Чему тебя учил? Пред кем метал слова – суть, драгоценный бисер?.. Скверна!..
Да есть ли драгоценней изумруд средь всех святынь, кои во храмах нынешних? А свиток сей лишь толика!..
– Ну, будет, не сердись, – сдалась боярыня. – Смрад над Москвою ныне, жара и сон пропал. Ослабла головой…
– Ужель не разумеешь, что есть Приданое Софии?
– Ты сам же говорил: у бабы волос длин, да ум короток… Изведать хитрости ученые в один погляд, осмыслить пользу мне нелегко.
– В том и беда… Боярыня придворная, наперсница царицы о сем не ведает. А что же нам, убогим, сирым? И вовсе тьма?.. Не знаем, ни что творим, ни чем владеем. Зато Паисий знает! Пришел на Русь не токмо табаком смущать – кричит повсюду: вы варвары, сарматы, ошибка Божья! Вам смерть грядет, погибель государству… И поделом! Мол, недостойны владеть Приданым Рима!
Скорбящая приподнялась и, потянувшись, встала, обвязывая волосы монашьим черным платом.
– Уразумела я иное… Спаси Христос. Хоть и явился ты не в яви – твой дух в моей душе, но не напрасно. Знать, здрав рассудок мой… Спаси тебя, Христос, духовник! Уразумела знак. Коль при дворе я, знать дьяволу служу… Добро, отец духовный. Послушаюсь тебя, уйду и непричастна буду. Отныне ни ногой…
– Постой, боярыня! – прервал духовник. – Не зарекайся. Сего я не сказал… И не скажу, поелику тебе след искупить свой грех. Трудом, на благо веры и Христа во имя.
– Молитвенным трудом?
– Но ты же не монашка – боярыня придворная, коей открыты все пути и тайны…
