бесчеловечной высоте рассёк голубизну киль небольшой лодки – сейчас она пустовала. Лестница поднималась к треугольному входу.
Во дворике, с предупреждением не парковаться и не толпиться, расхаживал некто в болотных сапогах, не смотря на сверхъестественно липкую жару
На стене плотно наклеенная бумажка что-то злобно повествовала о пиве, питие коего приравнивалось к нехорошим вещам. Я остановился и, почти интимным жестом поглаживая вздёрнутый подбородок, сделал вид, что с величайшим интересом читаю листовку под взглядами ожидавших автобуса бюргеров. В сапогах стража стало жарче, чем он планировал, ручаюсь. Я содрал листовку хищным и хамским движением оккупанта и ощутил, как по жилам людей в толпе пробежал лёгкий освежающий разряд – тайный удовлетворённый смех. Приятно, что здесь все так ценят пиво.
Я отшвырнул бумажку, чувствуя, как я красив – подбородок, идейность и прочее – и увидел, как гад в сапогах весь передёрнулся. Так вот, кто автор текста и да здравствует литература.
Мой дружок с его вольным и прельстительным видом ополченца в мягком тряпье, славно сидящем, как выражаются дамы, на его симпатичных, сугубо мужских формах, гордо развернулся, показывая размах плеч. Весь его вид сообщал – да, вот этак-с, милые вы. Но симпатии площади были и так на нашей стороне.
А всё потому что, братья и сёстры, свобода, если и повеет, как ветер, так сразу одурманит, кого хошь. Любого испуганного в седьмом поколении, хоть на миг, а наполнит счастьем, призрачным, конечно – ведь на миг. Ну и, конечно, потому что мы физически привлекательны.
Мы обменялись с ним взглядами и сговорились – торжественно свернули к дому. Да, мы свернули к дому.
Лесенка о девяти вечных ступенях из зелёной, особенно отделанной лавы, по традиции, местного вулкана заискрила под двумя парами неухоженной мужской обуви – верный знак хорошего качества заклинаний. Я выгнул губу одобрительно, кивнув львице со львёнком справа. Мой товарищ боевой подымался, вдавливая трогательно неуклюжие сапожки в Лакмус Веры, со стороны Льва-Отца, гордо глядящего, как все кошачьи, в никуда поверх суетных бюргерских макушек.
Красавица Львица нежно смотрела на толстого мохнатого младенца, прильнувшего к её огромной лапе, и трепет электрического разряда подтвердил мне, что жрец-скульптор был, и вправду, знатоком своего дела – отпостился до зелени в глазах и пониженное давление в результате продуманных мышечных нагрузок довело его до чистоты Духа чуток не абсолютной. Вдохновение, как Снежная Королева, едва не зацеловало его до смерти.
И теперь, когда по лесенке поднимался тот, кто нёс в себе инфекцию Небытия, чуткий материал реагировал немедленно – а я? Бедный волкодрак, о, о, бедный… я оборвал зарождающийся в глотке вой. Медведь не покосился на меня – есть в нём этакая деликатность, что ли. Он тревожно ковырнул когтем в передних зубах, и я совсем разумилялся.
Внутри пахло подлунными травами, и магнетически
