с нескрываемым раздражением выпалила она.
– Да один я, один, – буркнул Миша. – Буду через десять минут. Где ты?
– Я жду у подъезда, – ответила Маша и, прежде чем отключиться, засекла время. Если Миша будет ехать дольше, чем десять минут, она умрет.
Марьяна промаялась пятнадцать минут, непрерывно глядя на дисплей смартфона и радуясь хотя бы тому, что не поступает звонок из больницы, пока, наконец, во двор не въехал Мишин джип, пожилой, но тщательно ухоженный. Бывший муж вывалился с водительского сиденья, бегом преодолел расстояние до Машиного подъезда и подскочил к бывшей жене в тот момент, когда она уже готова была свалиться ему на руки без чувств.
– Что произошло? – испуганно выдохнул он, обдав ее волной давно забытого мужского парфюма, названия которого Маша уже не помнила, но который в свое время очень любила. – Только постарайся без воплей, ладно? Скажи, что случилось, потом будешь рыдать.
Мишин голос, как всегда, подействовал успокаивающе. Марьяна глубоко вздохнула и выпалила на одном дыхании:
– Ульяну убили в моей квартире, задушили сегодня в районе часа дня. У папы сердечный приступ, он в реанимации.
– Боже мой, почему ты не позвонила раньше?! – ошарашенно проговорил Миша. – Как ты со всем этим прожила целый день? Идем-ка…
Миша обхватил Марьяну за плечи и проследил, чтобы она в темноте не споткнулась. Уткнувшись в плечо бывшего супруга, Маша немедленно разрыдалась, теперь можно было и раскиснуть – теперь рядом Миша, и он обо всем позаботится… На него всегда можно было положиться.
По ночным улицам доехали довольно быстро, поднялись в Мишину квартиру, небольшую, но очень уютную для холостяка, Миша засуетился, захлопал дверцами шкафов и кухонных ящиков. В руках Марьяны появился клетчатый плед, на кухне засипел электрический чайник. Мишина квартира осталась почти такой же, какой Марьяна помнила ее со старых времен. Уютно светился торшер, расписанный причудливым узором из бабочек и листьев, робуста, которую Маша помнила еще подростком, послушно сидящим в маленькой коричневой магазинной плошке, разрослась до гигантских размеров, почти достигнув кроной высокого потолка. Листья фикуса были заботливо протерты и сверкали чистотой и свежестью. На части стены, примыкающей к окну, по-прежнему красовался Машин портрет. Он не был традиционным, строго говоря, это был вообще не портрет. На стене было нарисовано небо. С облаками, косяком птиц, отблесками садящегося за горизонт солнца. И во всем этом угадывались черты женского лица: раскосые глаза, широкие скулы. Это было лицо Марьяны.
Миша принес из кухни поднос, поставил его на журнальный столик, подвинул к дивану так, чтобы Маше было удобно дотянуться. На подносе оказались две чашки чая, благоухающего чем-то экзотическим, блюдце с любимыми Машиными конфетками с марципаном и две маленькие рюмки. В руке Миша держал початую бутылку «Мартеля».
– Тебе надо выпить и съесть конфету, ничего другого ты, наверное, не сможешь, –
