«Надеюсь, хотя бы не враг?» – на что Роберт с дрожью в голосе воскликнул: «Разве я смог бы?» Затем он расположился у стола и усадил ее рядом.
Каролина едва заметила бурное негодование мадемуазель, когда та к ним присоединилась; ее длинная тирада на тему conduite indigne de cette méchante créature[45] прозвучала ничуть не более вразумительно, чем звяканье фарфоровой посуды. Роберт немного посмеялся над бедами Гортензии – впрочем, весьма сдержанно, – потом вежливо попросил ее успокоиться и предложил в качестве утешения выбрать себе в служанки любую девушку с его фабрики. Однако выразил сомнение, что сестру устроит подобный выбор, поскольку большинство из них не имеют ни малейшего понятия о работе по дому, и дерзкая своенравная Сара, при всех ее недостатках, ничуть не хуже прочих представительниц своего класса.
Мадемуазель признала справедливость этого довода: по ее словам, ces paysannes anglaises étaient tout insupportables[46]. Что она только не отдала бы за bonne cuisinière anversoise[47] – в высоком чепце, короткой юбочке и скромных sabots, приличествующих ее классу, – куда как лучше, чем дерзкая вертихвостка в платье с оборками и с непокрытой головой! Видимо, Сара не разделяла мнения святого Павла, что женщине ходить с непокрытой головой неприлично, и придерживалась противоположной точки зрения, наотрез отказываясь заключать в льняной или муслиновый чепец роскошные золотистые волосы, которые любила закалывать гребнем на затылке, а по воскресеньям завивала в кудри.
– Может, поищем для тебя девушку из Антверпена? – предложил Мур, который на людях держался строго, к своим же домашним был очень добр.
– Merci du cadeau![48] – раздалось в ответ. – Девушка из Антверпена не протянет здесь и десяти дней, ведь над ней станут насмехаться все твои фабричные coquinas[49]. – Гортензия немного смягчилась. – Ты очень добр, дорогой брат! Прости, что вышла из себя. Мои житейские испытания действительно суровы – видимо, так уж суждено. Помню, как мучилась наша покойная матушка, хотя к ее услугам были лучшие девушки Антверпена. Похоже, прислуга везде испорченная и расхлябанная!
Мур также помнил о мучениях матушки с прислугой. Матерью она была хорошей, и он чтил ее память, однако прислуге в Антверпене она частенько задавала жару, как и его преданная сестрица в Англии. Поэтому он промолчал и, когда со стола убрали, решил потешить Гортензию, достав ноты и гитару. Вручив инструмент сестре и перекинув ей ленту через шею с самой нежнейшей заботой, Мур попросил ее исполнить любимые песенки их матушки. Это нехитрое средство неизменно приводило Гортензию в прекрасное настроение.
Ничто не облагораживает нас так, как любовь. Семейный разлад уродует душу, семейное единение – возвышает. Довольная и благодарная Гортензия преобразилась, едва коснувшись струн гитары, сделавшись почти грациозной и красивой. От привычной раздражительности не осталось и следа, на смену ей пришла sourire plein de bonté[50]. Она пела с глубоким чувством, ведь эти песни напоминали ей и о матери, к которой испытывала глубокую привязанность, и об ушедшей юности. Гортензия заметила, что Каролина слушает с интересом, и это прибавило ей благодушия, а восклицание: «Хотела бы
Недостойного поведения дрянной девчонки (
Англичанки рабочего класса просто невыносимы (
Хорошую антверпенскую кухарку (
Спасибо за подарок! (
Плутовки (
Улыбка, полная доброты (
