соси лиловый!..»
И прочее всем давно известное, правдивое, без лизоблюдства. Без угнетения. Без якобы служащей делу мира политкорректности.
Делу мира!.. А вот когда рванет, то и не орите! Одумайтесь! Одумайтесь сей же час и не душите правду день за днем!.. Ее за кушак не заткнешь. В шапку не положишь. Отрыгнется огненно!..
С пьяницами и вовсе сладу нет.
Еще плачут в этот день. Страдают страшно. Некоторые смеются.
И их понять можно.
Илья, видимо, тоже переживал. Он чувствовал, что у него вытащили что-то из груди, а взамен ничего не положили. И вокруг тоже было пусто. Он не кричал, не плакал. Не было ни привычки, ни желания. Но неосознанно ждал, когда то самое, которое было в нем, пока его не забрали, вернут на место.
Напиться не удалось. С кареглазой девочкой с кирюхиной фотографии ему стало лучше, но она на другой день уехала. А потом началось такое, что невозможно было даже вообразить. Он за несколько дней забыл, как живут обычные люди. Тем более – как они разводятся. Смех один – все их метания вдоль заборов.
Утром Илья проснулся по привычке в 6.00. Хотя мог и поспать. Спешить было некуда.
– Хватит бухать! – Сказал он самому себе в зеркале и пошел к двери, ногой, почти не глядя, на ходу захлопывая дверцы пустых шкафов. Значит, Светка все-таки приехала вечером и забрала оставшееся имущество. Новая семейная жизнь свивалась в гнездо.
Пройдя через два двора к парку, с начавшим уже оседать снегом, Илья побежал по дорожкам. С полчаса он бегал один, не считая собак, которые делали свои дела под кустами и даже пристраивались бежать наравне с ним.
Хозяева – кто, сутулясь, кутался в пальто, зябко гнулся и спал еще на ходу, кто бодрился, кричал: «Дикки! Оставь ее! Оставь! Ты же умный мальчик… А ну-ка, побежали… Иди сюда, негодяй…»
Илья загляделся на то, куда это хозяйка с негодяем Дикки побежали и налетел на высокого мужика. Очень тонкого и жесткого, как прут. (Вот это я понимаю – твердый!) Илья извинился и побежал дальше.
Вслед донеслось нечто несуразное, Илья так и не решил – ответное это извинение или что-то еще:
– Вы доставили мне удар. Но я поставил вам тело преградой.
Иностранец? Да нет, говорит чисто. Только… Человек с расстройством речи, или мозга порождающего ум в его норме. Сразу не понять – с падежами он не дружит, или вообще что-то не так с глубинными пластами. В самих фразах какая-то белиберда. Еще дальше – в голове. В том, как она работает, в том, что ценит и выделяет.
И потом, когда шел домой, восстанавливая дыхание и давая телу немного остыть, все думал, что в нем не так? В этом мужике? Прямо как в дерево в него с разбегу… Длинное до пола пальто, шляпа, как у Максима Горького. Сапоги на ногах… Шпион какой-то. И потом, темные очки спозаранку? Толстые в стеклах и тоненькие в дужках, дужек совсем не было видно. Казалось, линзы сами по себе висят обочь носа.
Вспомнилось, пока Илья бегал, он все время видел этого человека. А тот видел его.
Что он терся в парке утром один без собаки? Хотя, собака могла быть где-то в глубине: за сугробами, за
