style="font-size:15px;"> Элфрида нашла чайник, налила воду и поставила на плиту. Она повернулась к Оскару – он сидел, прислонясь спиной к теплой печке.
– Я хотела бы найти для вас нужные слова, но не умею, Оскар. Простите меня. Я очень сожалею, что ни о чем не знала. Я тут же приехала бы из Корнуолла. И успела хотя бы на похороны.
Он передвинул стул к кухонному столу, оперся локтями о стол и спрятал лицо в ладонях. На какое-то мгновение ей показалось, что он плачет, и она испугалась. Она слышала свой голос как бы со стороны.
– Сама не знаю почему, но за целый месяц я ни разу даже не заглянула в газету. Никакого предчувствия. Пока сегодня…
Оскар медленно отнял от лица ладони, и она увидела, что он не плачет, но в глазах была такая боль, что уж лучше бы он плакал. Он сказал:
– Я бы сообщил вам, но не имел ни малейшего представления, где вы.
– Мне и в голову не приходило, что вам понадобится мой адрес. – Элфрида глубоко вздохнула. – Оскар, я хорошо знаю, что это такое – терять близких. Все то время, что Джимбо болел, я знала, что это конец, что он никогда не поправится. Но когда он умер, оказалось, что я совершенно не готова к чудовищной боли и страшной пустоте. Я знаю: то, что я пережила тогда, всего лишь малая крупица того, что предстоит выстрадать вам. И я ничего не могу сделать, я ничем не могу вам помочь, не могу облегчить вам эту боль.
– Вы здесь…
– Если вы хотите поговорить, я готова слушать.
– Еще не сейчас.
– Знаю. Слишком рано. Слишком скоро.
– Викарий пришел ко мне почти сразу после того, как это случилось. Мне только что сообщили, что Глория и Франческа погибли. Он старался успокоить меня и все говорил о Боге, а я думал: неужели он совсем лишен человеческих чувств? Вы как-то спросили меня, религиозен ли я, и я понял, что не могу ответить на ваш вопрос. Я только знал, что музыка и моя работа, мой хор значат для меня больше, чем любая церковная догма. Те Deum. Помните тот день, когда мы впервые встретились у церкви, и вы сказали, что вам особенно понравилось исполнение «Те Deum»? Слова и мелодия наполняли меня верой в добро и, быть может, в вечность.
Тебя, Бога, хвалим. Тебя, Господи, исповедуем.
Тебя, Отца Вечного, вся земля величает.
Под мощные звуки органа, слыша мальчишечьи голоса, взмывающие вверх, я воистину верил и думал, что мою веру ничто не сможет поколебать.
Он смолк. Элфрида не сразу осмелилась спросить:
– А теперь?
– Все это дела Божьи. Но я не могу верить в Бога, который забрал у меня Франческу. Я отослал викария домой. Кажется, он обиделся.
– Бедняга!
– Переживет, можете не сомневаться. Вода закипела.
И очень кстати. Элфрида отыскала заварочный чайник, насыпала в него чая, залила кипятком. Взяла еще одну кружку, для себя, отнесла все на стол и села напротив Оскара. Вот так же они сидели в тот день – вечность тому назад – накануне ее отъезда в Корнуолл в домике на Пултонс-роу.
– Кажется, вы любите крепкий чай?
– Да.
Она
