и не объяснили, почему переехали именно сюда.
– Мне надо было куда-то уехать.
– Решительный шаг.
Уже совсем стемнело. Элфрида повернулась к дому – сквозь кованую вязь калитки мягко светились окна гостиной. Кто-то задернул шторы.
– Я никогда об этом не рассказывала, – сказала она. – Никому.
– Можете и мне не рассказывать.
– Я уже столько всего нарассказала! Наверное, выпила много вина за обедом.
– Вовсе нет.
– Был один мужчина. Необыкновенный. Красивый, нежный, веселый и остроумный. Замечательный! Еще один актер, но удачливый и знаменитый в ту пору – я не стану называть его имя. Блестящий! Три года мы жили вместе в его маленьком домике в Барнсе, а потом он заболел болезнью Паркинсона и через два года умер. Дом принадлежал ему. Мне нужно было искать другое жилье. Через неделю после похорон я увидела в «Санди таймс» объявление, что продается коттедж на Пултонс-роу. Я его купила. Денег у меня было совсем немного, но он стоил недорого. Для компании я привезла с собой Горацио. У меня есть пенсия и небольшой приработок – я шью декоративные подушки для очень модного лондонского дизайнера по интерьеру. Работа неутомительная, я при деле и свожу концы с концами. Я всегда любила шить, а работать с красивыми дорогими тканями очень приятно, и модели все время новые. Вот и вся история, довольно банальная. Не знаю, почему я вам ее рассказала. Это совсем неинтересно.
– Мне очень интересно.
– Просто вы добрый человек. – Стало уже так темно, что Элфриде не удалось разглядеть выражения его опущенных глаз. – Пожалуй, нам пора возвращаться.
– Да, конечно.
– Спасибо за прогулку. Мне очень нравится ваш сад. Хотелось бы посмотреть на него при дневном свете.
Это было в четверг. В воскресенье утром пошел дождь – не весенний ливень, резвый и короткий, а монотонно барабанящий по стеклам надоедливый зимний дождик, и в домике Элфриды стало так темно, что пришлось включить все лампочки. Она выгуляла Горацио, приготовила себе чашку чая и, прихватив ее, снова улеглась в постель, намереваясь провести праздное утро в тепле и удобстве за чтением вчерашних газет и разгадыванием кроссворда.
Но сразу же после одиннадцати зазвонил дверной колокольчик. Его оглушительный звон можно было сравнить разве что с пожарной тревогой. Элфрида даже подскочила от неожиданности. Горацио, лежавший поперек кровати у нее в ногах, порывисто сел и разок-другой тявкнул – не в его привычках было рычать на незваного гостя и уж тем паче кусать его.
Удивленная, но ничуть не испуганная, Элфрида вылезла из постели, надела халат, завязала кушак и стала спускаться по узенькой, крутой лесенке. Входная дверь открывалась прямо в миниатюрный палисадник. Там стояла девчушка в джинсах, теннисных туфлях и куртке, с которой стекали струйки воды. Куртка была без капюшона, и голова у девочки намокла. Волосы у нее были рыжеватые, заплетенные в косички, лицо в веснушках, на щеках румянец.
– Миссис Фиппс?
Зубы
