люди? – повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. «Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?» Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. – Тарр снова запнулся. – Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я моментально просекаю такие вещи. Говорят, знание – сила, сэр, и в Ирине была эта сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. Такой уж меня талант. Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди умеют чувствовать воду под землей.
Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал:
– Я понимаю, – и дернул себя за мочку уха.
Тарр молчал дольше обычного, глядя на Смайли с таким выражением, будто ожидал от него еще чего-то.
– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.
Внезапно Смайли широко открыл глаза:
– Что ты передал в Лондон?
– Ничего.
– Почему?
– Потому что он хоть и дурак, но хитрый, – вставил Гиллем.
– Наверное, я боялся, что мистер Гиллем скажет: «Возвращайся домой, Тарр». – Он бросил на Гиллема многозначительный взгляд, но не удостоился ответного. – Видите ли, как-то раз, еще будучи сопляком, я ошибся и попался в ловушку.
– Он как идиот вляпался в историю с одной польской девкой, – сказал Гиллем. – Тогда он тоже почувствовал в ней щедрость души.
– Я знал, что Ирина не приманка, но разве я мог рассчитывать, что мистер Гиллем поверит мне? Нет уж.
– Ты сообщил Тесинджеру?
– Черт побери, конечно нет.
– Как же ты объяснил Лондону, почему отложил свой вылет?
– Я должен был лететь в четверг. И решил, что дома меня никто не хватится до вторника. Особенно после того, как оказалось, что Борис яйца выеденного не стоит.
– Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный отдел с понедельника начал считать его находящимся в самовольной отлучке, – пояснил Гиллем. – Он нарушил все писаные правила. А также некоторые неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был вынужден все это выслушивать, – добавил он едко.
