подобно шелковым волокнам, так что теперь я был окружен большим светящимся радужным ореолом. Я взглянул на собаку – у нее был такой же. Все мое тело наполнилось высшей радостью, и мы вдвоем побежали в направлении какого-то желтого тепла, исходившего из какого-то непонятного источника. И там мы с псом стали играть. Мы играли и боролись, пока я не узнал все его желания, а он – все мои. Мы по очереди манипулировали друг другом, как в кукольном театре. Я двигал его ногами, вращая носками своих, и каждый раз, когда он кивал головой, мне неудержимо хотелось скакать от счастья. Но самый коронный номер был у него, когда он заставлял меня сидя чесать ногой голову, – делал он это, мотнув головой и хлопая ушами. Это был просто верх совершенства, это было что-то невыносимо забавное. Какой штрих грации и иронии, думал я, какое мастерство! Меня охватила неописуемая эйфория. Я смеялся до тех пор, пока из легких не ушел весь воздух.
У меня было ясное ощущение, что я не могу открыть глаза. Я видел сквозь толщу воды. Это было длительное, очень болезненное и тревожное состояние, будто уже проснулся, но никак не можешь пробудиться окончательно. Затем постепенно мир приобрел ясность и вошел в фокус. Поле зрения вновь стало ясным и широким, и первым пришло обычное сознательное действие – оглянуться и отыскать это чудесное существо. И здесь я испытал самую трудную фазу. Переход от моего нормального состояния прошел почти незаметно: я оставался в сознании, чувства и мысли были критерием этого, и сам переход был гладким и ясным. Но эта вторая фаза – пробуждение к привычному трезвому сознанию – была поистине потрясающей. Я забыл, что я человек! От безнадежности меня охватила такая печаль, что я заплакал.
Суббота, 5 августа 1961
Утром, после завтрака, хозяин дома, дон Хуан и я поехали обратно. Хотя я валился с ног от усталости, но в машине уснуть не мог. Я уснул на веранде у дона Хуана, только когда отъехал пикап.
Когда я проснулся, было темно; дон Хуан накрыл меня одеялом. В доме его не было. Он пришел позже и принес горшок тушеных бобов и стопку лепешек. Я невероятно проголодался. После ужина, когда мы легли отдыхать, он велел рассказать все, что со мной было минувшей ночью. Я пересказал все, что помнил, со всеми подробностями и как можно тщательней. Когда я закончил, он кивнул и сказал:
– Ну что ж, похоже, все в порядке. Сейчас мне это трудно объяснить. Но я думаю, что у тебя вся обошлось благополучно. Понимаешь, иногда он играет, как ребенок, а бывает попросту ужасен, устрашающ. Он либо резвится, либо предельно серьезен. Невозможно предугадать, каким он будет с тем или иным человеком, – хотя, впрочем, иногда, если хорошо знаешь этого человека, предсказать можно. Этой ночью ты с ним играл. Из всех, кого я знаю, ты единственный, у кого получилась такая встреча.
– Чем же испытанное мною отличается от того, что испытали другие?
– Ты не индеец, поэтому мне трудно тебе растолковать, что к чему; но я знаю точно, что если он не принимает человека, то его отвергает,
