на заиленном берегу. Очнулся от боли в ногах, потому что голодные крысы пытались обглодать его пятки. С неимоверным трудом ему удалось открыть глаза. Дышать он почти не мог – были сломаны ребра. Раны сочились сукровицей. Утром на него наткнулся какой-то бродяга, и Кристобаль пообещал ему два реала, если тот поможет добраться домой.
Первое время он ходил под себя кровью. Левый глаз почти не видел. Кости срастались медленно и очень болезненно. Ему понадобилось больше полугода, чтобы оправиться. Кристобаль истратил все свои сбережения на докторов с их целительными микстурами и припарками. Прислуга, умеющая ухаживать за больными, тоже обходилась недешево. Когда зрение восстановилось, а пальцы обрели прежнюю гибкость, ему ничего не оставалось, кроме как вернуться за карточный стол. За карточный стол в салоне, принадлежавшем, по слухам, графу Виньоле, где он впервые встретил Гонзалеса.
Многие в Мадриде предпочитали обходить его стороной. В свои неполные двадцать, этот выскочка уже стал причиной многих скандалов. Он слыл отъявленным игроком. Азартным, склочным и неспособным остановиться. Сынок богатых и влиятельных родителей, Гонзалес мог вспыхнуть по любому поводу и все, кто попытались пресечь его гнев, дорого за это поплатились. Сам юнец ничего не представлял из себя как дуэлянт. Но всюду, где он появлялся, за ним вечной тенью следовал нанятый папашей профессиональный бретер Умберто Китана. Угрюмый, беззвучный, неотвратимый. Человек, которому за его недобрую славу привесили прозвище "Палач".
Закон разрешал дуэльный поединок до первой крови. Вынимая клинок из ножен, Китана на свой вкус решал, будет ли эта кровь большой или малой. Уколом шпаги он мог оставить противника инвалидом до конца его дней. Ослепить, обездвижить. Один из его коварных трюков заключался в ударе в бедренную артерию. Находясь в правосторонней стойке, противник успешно отбивал выпад в область шеи и вдруг, почти в самом низу Китана придавал опускающемуся клинку проникающий импульс. Легкий укол, почти царапина. Из которой к ужасу обреченного начинала фонтаном бить кровь, и он ничего не мог с этим поделать. Если выбор останавливался на саблях, Палач, забавы ради, мог отсечь филейную часть бедра, нос или ловким скользящим ударом стесать кусок скальпа. Он плодил уродов и калек десятками. На потеху молодому хозяину, который неугомонно выискивал все новых и новых жертв.
Тем вечером за столом было шестеро. К концу партии их осталось уже трое, а часом позже Кристобаль оказался последним и единственным соперникам Гонзалеса. Он знал с кем играет. Он был педантично вежлив и расчетлив. На кону стояла внушительная сумма. Фортуна улыбалась ему. Нужные карты приходили одна за другой, и проделывать трюки не было никакой надобности. Он играл чисто. Когда исход партии стал очевиден, Гонзалес внезапно вскочил, швырнул свои карты в лицо Кристобалю и, громко обозвав его шулером, потребовал снять пиджак.
– Я не привык раздеваться перед мужчинами, – ответил Кристобаль.
Глядя на
