слов она просто не могла подобрать. Тонкий, словно вылепленный из лунного света, сияющий изнутри, он смахнул со лба длинную темно-русую прядку и улыбнулся.
– Живая? Дурная птица, на всех бросается. Давно в суп его пора… Да Матушка не дает.
Леся судорожно сглотнула, не отрывая от него глаз.
– Ты бы встала… – осторожно предложил парень. – Тут скотина ходит к воде… Сама понимаешь.
И протянул ей ладонь. Тонкая кисть, узкое запястье, грубая ткань рукава. Фарфоровая кожа на пальцах загрубела от мозолей. От середины ладони, между большим и указательным, тянулся грубый рубец шрама, словно парень схватился за раскаленную ручку кастрюли или противня.
– Ты хлеб печешь? – невпопад спросила Леся, вдыхая исходящий от него дрожжевой запах.
Тот улыбнулся еще шире.
– Голодная, что ли? Так пойдем, я покормлю.
Ладонь оказалась теплой и мягкой. Он легко потянул Лесю к себе, помогая встать. В тонких руках скрывалась странная, почти пугающая сила.
– Меня Олегом звать, Лежкой, – представился он и повел ее через двор к низенькой постройке, откуда лился сытный запах хлеба. – А ты, стало быть, гостья наша?
– Да, – только и ответила Леся, внутренне сжимаясь от тревоги.
Если бы парень начал ее расспрашивать, если бы задал хоть один вопрос, на который внутри только кисель беспамятья и всколыхнулся бы, она точно не сдержалась бы и зарыдала. Пока никто, кроме тебя самого, не знает о случившейся беде, то и беды этой для мира почти не существует.
Но признание овеществит ее, мигом отыщет выемку в мироздании, куда эта самая беда встанет как влитая, чтобы превратиться во что-то незыблемое и свершенное.
Но Олег просто шел вперед, поддерживая Лесю за локоть, и ни о чем не спрашивал. Когда они шагнули под навес у крыльца постройки, запах хлеба стал почти невыносимым. Желудок до дурноты свело голодом. Леся жадно глотнула сытный дух, такой плотный, что им, казалось, можно наесться. Не замечая ее терзаний, Олег откинул серую ткань, прикрывающую полки, и Леся увидела целый ряд толстобоких буханочек. Она с трудом сдержала стон.
– На вот, это с яблоком, – сказал Лежка, протягивая ей пышную булочку. – Молоко будешь?
Леся кивнула, но тут же задумалась. А вдруг на молоко у нее аллергия? А вдруг и на яблоки? А может, ей вообще нельзя мучного? Что она знает о своем теле и почему здоровый голод и пружинящая сила в нем кажутся Лесе такими необычными, забытыми чувствами?
Перед глазами всплыли холодные белые стены палаты. Измученный голос старой женщины, сидящей рядом. Ее седые волосы, ее иссохшее от переживаний лицо.
– Выпей, выпей молочка, Леся… – просительно твердит она, и белая кружка мелко трясется в руке. – Доктор сказал, что после… – Она тяжело проглатывает слово, так и не произнеся его. – Что тебе нужно молоко. Выпей.
И Олеся пьет, с трудом проталкивая белую, разведенную водой жидкость, и ее почти сразу мучительно рвет в тазик. В ушах гудит от напряжения, но
