порога она будет становиться все сильнее и сильнее, поскольку истина политики будет, наконец, явлена. Пейн, писавший в конце XVIII в., был уверен, что мир подошел к этому порогу. Рождался новый порядок. Для описания происходящего он придумал образ, который с тех пор стал одной из излюбленных метафор всех демократических оптимистов. Он писал: «Несложно заметить, что весна началась»[3].
Токвиль на это не купился. И не потому, что не был согласен с тем, что демократия на подъеме. С этим он как раз полностью соглашался. Однако вера Пейна в то, что скрытые силы демократии со временем будут все заметнее, представлялась ему всего лишь фантазией. Токвиль не уравнивал демократию с прозрачностью. В работе демократии сохраняется нечто непрозрачное, какой бы успешной она ни была, поскольку движущие силы ее успеха никогда не являют себя в полной мере на хаотической поверхности демократической жизни. Пейн хотел, чтобы демократия вступила в эпоху разума. Но Токвиль знал, что эпоха демократии будет строиться на вере. Урок, вынесенный им из путешествий по Америке, состоит в том, что демократия никогда не проявляется в полной мере. В обществе, основанном на демократических принципах, всегда будет разрыв между восприятием и реальностью.
Кроме того, всегда будет сохраняться сильнейшее искушение попытаться устранить этот разрыв. Жить при подлинной демократии трудно, поскольку слишком многое вы должны принимать на веру. Токвиль отвергал общепринятые аргументы как «за», так и «против» демократии, однако он понимал, в чем их привлекательность. Каждый из них обещал вывести демократию на чистую воду: обнажить либо таящуюся в ней силу, либо – слабость. В расхождении между скрытыми силами и видимыми слабостями демократии есть нечто обескураживающее. Мы хотим знать, какая из двух этих версий истинная, каким бы ни был исход. Мы хотим концовки. Гораздо сложнее жить со знанием о том, что такое расхождение является реальностью демократической жизни. Оно ставит совершенно иные задачи.
Токвиль не думал, что демократия является надувательством. Вы можете действительно в нее верить. В этом смысле он соглашался с тем, что демократия преодолела порог доверия. Его тревоги были связаны с тем, что обнаруживалось на другой стороне, после прохождения этого порога. Он боялся того, что вера в демократию окажется ловушкой.
Демократия и судьба
Имя, которое Токвиль дал своим страхам, – «фатализм». Он боялся того, что жители демократической страны будут плыть по течению, «предпочтя безвольно подчиниться своей печальной судьбе, нежели признать необходимым и совершить резкое, энергичное усилие с целью переломить ее ход» [Токвиль, 1992, с. 466]. По его мнению, есть две причины, склоняющие демократии к фатализму. Первой являлись очевидные доказательства того, что история на стороне демократии. Пейн был прав: мир и в самом деле двигался к демократии, а это значит, что Америка была впереди этого движения. Токвиль не считал это
К концу зимы 1791–1792 гг. он писал из своего дома: «Близится середина февраля. Если бы я отправился в деревню, деревья предстали бы в своем безжизненном зимнем виде. Люди, бывает, срывают ветки с них, когда проходят мимо, и так же мог бы поступить и я, и, возможно, заметил, как на этой ветке уже начала набухать какая-нибудь одна-единственная почка. Я бы рассудил совершенно противоестественно или даже вовсе отказался бы рассуждать, если бы предположил, что во всей Англии только эта почка дала о себе знать. Вместо того чтобы прийти к подобному выводу, я должен был бы тотчас заключить, что такие же почки начали появляться или вот-вот появятся повсюду, и хотя растительный сон у некоторых деревьев и растений продлится дольше, а некоторые из них, возможно, в течение двух-трех лет не будут цвести, летом все будет в листьях, за исключением тех деревьев, что сгнили. Но как политическое лето будет соотноситься с природным, человеческому прозрению неведомо» [Paine, 2000, р. 262–263].
