голосом я спокойно сказал Прокудину:
– Следствие располагает данными о том, что вчера вы были на ялтинском рынке и продавали там кое-какие вещи. Расскажите об этом.
Не отрывая глаз от паука, Прокудин ответил:
– Я уже сказал, где я вчера был. А в Ялте я не был, и продавать мне там нечего было. Нет у меня ничего для продажи.
Я кивнул и с упорством трактора повторил:
– Напоминаю вам о том, что следствию надо показывать правду.
Он сразу же согласился:
– Я и говорю, что был на полевом стане. Не торговал я на рынке. Так можете и записать.
Я записал. Помолчали немного, и мне стало казаться, что это звенит не муха, а тишина.
– Скажите, Прокудин, есть ли у вас оружие?
– Есть. Ружье-централка. Нож-секач, для рыбы. Все.
– А нарезное оружие? Пистолет, например?
Он усмехнулся и в первый раз быстро, прострелом, взглянул на меня:
– Нет. Был когда-то пугач немецкий, «вальтер», что ли. Но я его давно выбросил. Мне лишних приключений не надо.
Я повернул на сто восемьдесят градусов и «поехал» назад:
– Расскажите снова, где вы были и чем занимались со второго до четвертого сентября.
– Второго, то есть позавчера, я весь день был на седьмом полевом стане – ладил столовую для рабочих. Там и ночевал. Это видел тракторист Тоценко Василий, и он может подтвердить. Утром третьего числа я на велосипеде уехал к девятому вагончику – это самый дальний наш стан – чинил там стенки и крыльцо. Там же обедал и ночевал. Сегодня продолжал там работать и в поселок приехал часа полтора назад.
– Кто может подтвердить ваше пребывание в девятом вагончике?
– Сегодня там был наш бригадир Тришин, он принимал мою работу.
– А вчера?
– Вчера там никого не было – ведь стан отдаленный, а работ никаких пока не ведется.
– Где же вы обедали вчера и сегодня?
– С собой были помидоры и хлеб. А вода там есть…
Лист дела 11
Не спеша, лениво истекала ночь, как смола из перевернутой бочки, звенели на жестяном карнизе окна дождевые капли, тусклым пятном маячила над головой мутная лампа. Я смотрел в лицо Прокудину, а он уставился в пол и уже не хорохорился…
Когда перелистываешь уголовное дело, возникает ощущение, будто без спросу открыл дверь в чужой дом. В дом, где поселилось горе. И много людей, которых это горе свело вместе. Одни люди это горе сотворили, другие – претерпели, третьи его увидели. И хотя вся моя работа связана с человеческим горем, я никогда не видел в уголовных делах таких уместных слов, как «добрый» или «злой» человек. Нет таких процессуальных фигур.
Есть обвиняемые, потерпевшие, свидетели. И еще есть подозреваемые.
Вот если сто раз повторить какое-нибудь слово, оно потеряет форму, смысл, расплавится, как воск в ладонях. А с этим словом – «подозреваемый» – беда. Я часто пользуюсь им, но почему-то
