даже пошевелиться. Я уже готов был вернуться в клуб, когда он извлек из кармана рубашки сигарету, не глядя чиркнул спичкой и прикурил, бросив спичку на землю. Что ж, по крайней мере, он не спал. Я шагнул к нему, и Шляпа открыл глаза. Заметив меня, он выпустил облачко белого дыма.
– Хочешь глотнуть? – спросил он.
Я не понял, что он имеет в виду.
– Сэр, можно отвлечь вас на минутку? – спросил я.
Шляпа запустил руку во внутренний карман пальто и выудил оттуда шкалик.
– Глотни.
Он свинтил пробку и от души глотнул, после чего протянул бутылку мне. Я взял.
– Я прихожу сюда всегда, когда получается.
– И я, – сказал Шляпа. – Давай, глотни.
Я сделал осторожный глоток. В бутылке оказался джин.
– Сожалею о вашем сыне.
– Сыне? – Шляпа поднял глаза, словно пытаясь сообразить, о чем это я. – Да, у меня есть сын. Живет на Лонг-Айленде с матерью, – он сделал еще глоток и проверил, не опустела ли бутылка.
– Значит, он не умер?
Медленно, тягуче Шляпа произнес:
– Если-и-умер-то-никто-мне-не-сказал, – он покачал головой и хлебнул еще джина. – Вот черт. А что если он правда умер, а мне не сообщили? Надо об этом подумать, всерьез подумать.
– А как же то, что вы сказали со сцены?
Шляпа покосился на меня и устремил взгляд куда-то в темное пустое пространство в трех футах перед собой.
– А, да. Верно. Я сказал, что умер мой сын.
Я будто разгадывал загадку сфинкса. Но мне не оставалось ничего иного, кроме как допытываться дальше.
– Сэр, я подошел к вам не просто так, – начал я. – Мне хотелось бы взять у вас интервью. Это возможно? Вы великий музыкант, но о вас почти ничего не пишут. Могли бы мы договориться о встрече в удобное вам время?
Он взглянул на меня своими тусклыми, бесцветными глазами, словно вообще меня не видел. Но тут я понял, что даже в стельку пьяный, он видит абсолютно все – даже то, чего не замечаю я сам.
– Ты музыкальный журналист? Пишешь о джазе? – спросил он.
– Нет, я обычный студент. Мне просто захотелось написать о вас. Для меня это важно.
– Важно, говоришь, – Шляпа отпил еще немного и убрал шкалик в карман. – Хорошо бы дать важное интервью.
Он вновь прислонился к стене, с каждым словом удаляясь куда-то во внеземное пространство. Но отступать было некуда. Я и так начал терять веру в свой проект. Возможно, у Шляпы не брали интервью потому, что обычный американский английский язык был для него сродни иностранному.
– Вы свободны после того, как закончите ангажемент с этим клубом? Я готов встретиться в любом удобном для вас месте, – спросил я, уже ни на что особенно не надеясь. Шляпа был не в той кондиции, чтобы вспомнить, что запланировано у него после концертов. Меня
