в большом количестве печатали в «Иллюстрированных лондонских новостях», но это было еще до войны. Теперь они никого не интересуют. Кроме тебя и, разумеется, меня.
Я широко улыбнулась ему, и он расплылся в ответной улыбке.
Аптека располагалась на центральной улице дверь в дверь с мясной лавкой. «Уонлесс и сыновья, аптекари», – гласили отслаивающиеся черные с золотым буквы над дверью и на маленьком окне, в котором виднелись две мензурки с застоявшейся водой.
Колокольчик звякнул, когда мы вошли в темную и тесную пещеру Аладдина, хранящую бутылочки, фляжки, жестянки, пакетики и коробочки. Здесь негде было повернуться и пахло серой; лавандой и мятой; солями для ванн и нюхательными солями; лакрицей, алоэ и рвотным орехом; касторкой и гвоздичным маслом (от зубной боли).
Я внезапно осознала, что здесь пахнет комнатой, в которой недавно умер тяжелобольной пациент.
Не хочу об этом думать.
За прилавком стоял высокий худой аптекарь в белом халате. Он даже не моргнул глазом, когда я протянула ему пленку.
– Отпечатать? – уточнил он, держа карандаш наготове.
– По одному экземпляру, – сказала я.
– Имя?
– Флавия де Люс, – нет смысла лгать.
– Вы живете по соседству, мисс де Люс? – поинтересовался он.
– Мы остановились в «Дубе и фазане», – ответила я, – но завтра уезжаем. Вы успеете к этому времени?
Это был чистый вымысел. Я понятия не имела, когда мы собираемся уезжать, но хотела получить снимки как можно скорее.
Аптекарь нахмурился.
– Не могу обещать. Мы проявляем фотографии каждый день, кроме воскресенья. Но сейчас самое оживленное время года…
Он не стал добавлять «из-за туристов», но я и так поняла, что он имеет в виду.
Я открыла рот, делая вид, что сейчас скажу, будто могу отнести свою пленку в любое другое место.
– Иногда, – неохотно добавил аптекарь, – они бывают готовы в тот же день, но очень редко. В это время года мы сбиваемся с ног.
Я сделала виноватое лицо, как будто я причина всех бедствий.
Он внимательно рассматривал меня пару секунд, а потом, приняв решение, заколотил правой ногой в деревянный пол, словно бешеный бык, только что заметивший матадора на ринге.
– Хоуленд! – закричал он громким и тревожным голосом, совершенно непохожим на тот, которым он только что со мной говорил. – Как быстро ты сможешь проявить пленку шесть на двадцать?
Кем бы ни был этот Хоуленд, должно быть, он глуховат.
Из-под пола донеслось сердитое бурление, как будто подземные боги страдали от несварения желудка.
Я не смогла разобрать ни слова. Заглянула за прилавок, перед которым стояла. Конечно же, под ногами аптекаря располагался люк. Невидимый Хоуленд, должно быть, устроил темную комнату для проявки фотографий в подвале.
– По мере возможности, – сказал аптекарь, поворачиваясь ко мне.
