такая позиция принесла мне успех. К сожалению, большинство молодых коллег твердо уверены в том, что все обязаны пестовать их гений. Только и слышишь: правительство не сделало для нас то, местные власти не сделали для нас это… Хотя сами-то тоже пока мало что создали достойного.
Голос Эллисон звучал строго, но искренне и потому вызывал невольную симпатию.
– Мой совет – идите работать, а в свободное время самовыражайтесь, как вам заблагорассудится, – продолжала она. – Мнение о том, что ремесло мешает творчеству, – чепуха, ведь живопись – то сокровенное, что накопилось в душе и чем тянет поделиться с людьми. Живопись – не работа, а эмоциональный ответ на то, что тебя окружает. А если только и думаешь, как бы повыгодней продать картину, невольно начинаешь подстраиваться под вкусы публики. В этом случае ни о какой независимости, ни о каком творческом самовыражении не может быть и речи.
Слова так и сыпались. Чувствовалось, что художница не импровизирует, а говорит о том, что хорошо обдумала и прочувствовала.
– Так и гибнут молодые таланты, испорченные тем, что с первых шагов воображают себя избранными, – подвела она итог. – Им бы надо экспериментировать, искать свой стиль, а они все силы тратят на то, чтобы попасть в конъюнктуру. Нет, работа не мешает искусству, она его обогащает.
В молодые годы Эллисон отдала экспериментам щедрую дань. Представление об этом периоде творчества дали картины, вывешенные в коридорах дворца конгрессов «Мулунгуши», где проходили важнейшие государственные мероприятия. На полотнах бушуют яркие экспрессионистские цвета, полыхают причудливые цветовые пятна, светится фантастический мир залитого солнцем диковинного края.
К моменту, когда мы познакомились, от былого разгула красок не осталось и следа. Да и творческий метод претерпел изменения. Абстрактные цветовые изыски сменились реалистическими пейзажами.
– Да, после многолетних исканий я пришла к простоте, – развела руками Гэбриел. – Оказалось, главное, что я хочу выразить на холсте – это то, как прекрасна моя родина, Замбия. Реалистическая живопись не в моде, она считается глуповатой, а абстрактная – умной, но для меня это не имеет значения.
– А вы в самом деле ощущаете себя замбийкой? – поинтересовался я.
– Конечно, и всегда искренне недоумеваю, когда меня об этом недоверчиво спрашивают, – без паузы ответила Гэбриел. – Я здесь родилась и живу всю жизнь, здесь мой дом. Нельзя быть замбийкой и англичанкой одновременно. В 1964 году страна провозгласила независимость, сменились правители, но они меняются везде. Разумеется, многие белые уехали, но большинство тех, кто родился здесь, остались. У меня много друзей, а расизма в Замбии никогда не было, так как все расисты после 1964 года покинули страну.
– Независимость принесла и плохое, – признала Эллисон. – В Северной Родезии, к примеру, не было заборов, потому что воровство считалось чем-то исключительным, постыдным,
