скомандовала:
– Неси ее домой, а я у магазина машину поймаю.
На кухне Вера опустила дочь на табурет и уложила больную руку дочери на стол, где ожидало своей участи неоконченное письмо.
– Ой, убери, больно!
– Ну что ты, доченька, не плачь! – Вера вытащила из-под ее руки лист бумаги, ручку и занервничала. – Сколько можно машину ловить. Слава, иди посмотри, где она там.
Но в это время у подъезда задренькал мотор, и девочку увезли в больницу.
На кухне остались Ольга и Славка.
– Бумага какая-то, ручка.
– Это – письмо! – Ольга зажгла керосинку и, недовольная равнодушием сына, строго наказала: – Не трогай здесь ничего.
– Надо больно. – Славка ушел в комнату, грустно качая головой: «Теперь вообще гулять не пустит. Все лето дома играться».
Под вечер вернулась Вера с дочкой, уложила ее в кровать, вышла на кухню и обиженно выругалась: «Чертовы мужики! Письма им еще пиши, как дура какая-то!»
– Что у нее с рукой? – спросила Ольга.
– Ушиб сильный. Теперь на прогревание ходить две недели.
Ольга хотела что-то ответить, но не успела. Вера резким махом подцепила со стола лист, изорвала его на мелкие куски, бросила в ящик для мусора и, зло черпанув кружкой воды из ведра, буркнула:
– Спать пойду. Хватит дурью маяться.
Ольга с сыном тоже легли в свою скрипучую кровать, закрыли глаза и долго слушали, как тяжело вздыхала Вера и постанывала во сне Нина.
Угольный утюг
Мама Славки стояла спиной к кровати, но почему-то сказала:
– Проснулся? Полежи немного, я пока поглажу.
Разложила на столе белую рубашку его первой школьной формы, взяла левой рукой стакан, набрала в рот воды и как брызнет: сколько раз он пытался так красиво брызгать, ни разу не получилось. Тысячи крохотных капель воды с раскатистым хрустом зависли на миг в воздухе, разноцветно отражая утреннее солнце, и быстро опали на рубашку, а мама, наклонившись, растопырив руки, как большая птица, поставила стакан, одновременно подхватила с подставки на табурете чугунный утюг с дырками внизу, выпрямилась. Утюг проплыл над столом, замедлил ход как раз над рубашкой, мама чмокнула пальцем снизу по утюгу, мягко приземлила его на рубашку: та, равномерно обрызганная, влажно зашипела – то ли хорошо ей стало, то ли так принято у рубашек влажно шипеть. Славка приподнял голову, но мама почувствовала движение его любопытной души:
– Полежи чуть-чуть, немного осталось.
И опустила утюг на подставку.
В утюгах Славка ничего не понимал: железный, большой, с деревянной ручкой, с дырками, с острым носом, с приятным запахом не то угасшего костра, не то раннего воздуха над прохладной речкой Рожайкой. Утюг как утюг. Обыкновенный.
Мама погладила рубашку, затем серые брюки, пиджак, сложила форму рядом на диване, посмотрела на себя в длинное зеркало диванной спинки, взяла с пола новые черные ботинки, сказала тихо, словно бы в чем-то сомневалась:
– Вставай,
