это такое? Могу объяснить. Это «политика, не считающаяся с объективными законами исторического процесса, с реальными условиями и возможностями, определяемая субъективной волей и произвольными решениями осуществляющих ее лиц». Проще говоря, «че хочу, то и ворочу»! За это через несколько лет, похитрее сплотившись, Хрущева и погнали как раз те, кто в компании с ним обличал ту самую антипартийную группу во всех смертных грехах, а Каганович – в первую очередь. Честно говоря, я что-то не припомню, чтобы наш очередной «вождь» так уж сильно считался с «объективными законами исторического процесса». Да и вообще с законами, рано или поздно сам превращаясь в единый и неделимый «закон» на все случаи жизни.
Но это к слову, чтобы показать нашу основную субъективную избирательность, когда одному – орден «Победа» ни за что и главная премия в придачу за литературное произведение, писанное кем-то иным, а другому – проклятия и забвение очевидного и заслуженного.
Я нисколько не обеляю Кагановича, он «гусь лапчатый» еще тот. Как, впрочем, и все они. Но то, что именно Лазарь Моисеевич организовал и осуществил бесперебойные железнодорожные перевозки промышленности и населения в дни массовой эвакуации на Восток, особенно в первые месяцы войны – это факт очевидный, а в тех условиях – почти невероятный по масштабам и оперативности выполнения.
Как, впрочем, очевидно, что судьба адмирала Исакова – это уникальная по насыщенности жизнь отдельного человека, вписанная во все потрясения самого страшного века, не миновавшая героя ни единым крутым поворотом.
А ведь поначалу подобного ничто не предвещало. Матери Исакова с малолетними детьми после ранней смерти отца пришлось уехать к брату Петру в Тифлис, где сын стал обращать на себя внимание не только внешностью (он был высок, строен), но и серьезным отношением к учебе, в которой более всего уделял внимание математике.
Однако вскоре было подмечено, что красивому юноше совсем не чужд некий чувственный романтизм. Он любил в одиночестве бродить по пахнущим пряностями улочкам старого города, уходить к Сионскому собору, вслушиваться в загадочный рокот Куры, воды которой отдавали запахами серы.
Иногда с томиком Бараташвили подолгу сиживал в аллеях ботанического сада, что окутывает кронами подножья Нарикалы, древней крепости, на стенах которой при живом юношеском воображении вполне можно было представить отблески вражеских факелов и штурмовые лестницы завоевателей.
Пойди дело так и дальше, быть бы Ване Исакову поэтом или философом, да помешал Петр Лауэр. Брат матери бредил морем и тем же «заразил» племянника, в сердце которого избыток духовных смятений вполне вписывался в вещую пушкинскую строку:
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг…
В самый разгар Первой мировой войны
