в досудебное производство только от случая к случаю, не знает настолько хорошо уголовное дело и не имеет никакой возможности оценивать доказательства во всей их полноте. Невзирая на все усилия Верховного Суда РФ[76], судья естественным образом склоняется скорее к простому соблюдению формы, нежели к проникновению в существо уголовного дела. Можно вспомнить красивую фразу, брошенную в германской доктрине по поводу эффективности деятельности так называемого следственного судьи или, правильнее сказать, судьи над расследованием (ermittlunsgrichter). Один из авторов сравнил этого судью и осуществляемый им контроль над дознанием с «билетершей в театре, которая пропускает или не пропускает зрителей, по-настоящему даже не зная содержание пьесы, которую дают»[77]. Позволим себе утверждать, что речь здесь идет об очевидной слабости, быть может, даже о неотъемлемом институциональном недостатке системы «внешнего контроля», осуществляемого судом, т. е. о так называемой модели судьи над следствием как таковой. Применительно к Франции также не совсем понятно, в какой мере введение в 2000 г. судей по свободам и заключению сделало систему действительно более эффективной с точки зрения защиты конституционных прав и способствовало совершенствованию уголовного судопроизводства. Сомнения здесь также имеют место.[78]
Возвращаясь к центральной проблеме нашего анализа, следует прежде всего признать, что не существует никаких социологических данных, позволяющих с уверенностью констатировать, что все эти реформы и связанный с ними рост полномочий судов привели к большей эффективности правовой системы в плане защиты индивидуальных прав, по крайней мере через призму цифр, статистических данных и т. п. Можно ли в таком случае говорить, что данное конституционное движение, расширение полномочий судов, в частности в рамках предварительного следствия и дознания в уголовном процессе, если взять, допустим, только этот пример, представляют собой институциональную ошибку? Не затрагивая вопрос о возможных перегибах, вызванных интересующим нас движением в сторону увеличения полномочий суда, причем, подчеркнем, перегибах сугубо гипотетических, ответить утвердительно на поставленный вопрос вряд ли представляется возможным, во всяком случае на принципиальном уровне.
В такой ситуации возникают два других фундаментальных вопроса. Первый заключается в том, чтобы понять, насколько правосудие как конституционная миссия a priori может анализироваться через призму такого понятия, как эффективность, будь то эффективность, касающаяся защиты индивидуальных свобод, или экономическая эффективность, особенно когда мы говорим об эффективности, скажем так, «тактической», т. е. сопряженной с немедленными результатами, социологически видимой, трансформируемой в позитивную статистику или, допустим, в скорые экономические успехи. Думается, что в случае с правосудием такой подход недопустим по самым разнообразным причинам: и в силу, в частности, отсутствия
См., например, постановление Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 г. № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога», в котором Верховный Суд РФ обязывает судей проверять при принятии решения о заключении под стражу в ходе досудебного производства «обоснованность подозрения (видимо, и обвинения, так как данная мера пресечения по общему правилу применяется к обвиняемому. –
Цит. по:
См. видеозапись круглого стола «Роль суда в государстве», состоявшегося на юридическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова 15 декабря 2016 г. (http://comitas-gentium.com/fr/video-de-la-table-ronde-le-role-du-juge-dans-letat-partie-1/).
