религиозность на Лигнина не могла произвести впечатления, тем более положительного. Возможно, таким образом посетителю показывали, что не намерены считаться с его интересами, однако же и это весьма натянутое объяснение оставляло много вопросов.
В прихожей света оказалось еще меньше, чем в зале – свечи в целях экономии не горели, так что поначалу пришлось передвигаться на ощупь. Затем глаза привыкли, Андрей Михайлович разглядел аккуратные ряды лавок слева и справа, мимо которых шел около десяти минут назад, направляясь в помещение для собраний. На одной из лавок он и расположился и тут только обнаружил человека напротив.
Тьма полностью окутывала незнакомца, не задевая почему-то лица, так что выходило, будто лицо это совершенно неуместно висит в воздухе. Оно было болезненное, осунувшееся, с печатью лихорадки, какого-то грязно-мутного цвета, под глазами отекло. Сами же глаза, угольно-черные, смотрели куда-то в сторону, выражая то ли сострадание ко всему на свете, то ли обиду; в них стояли слезы и плясали искры, и отражалось все сущее – ровные ряды скамеек, ниже и дальше уходящие в тень, сгорбленного, взволнованного то ли мальчика, то ли старика, в котором Лигнин узнал собственную персону, и – позади – огромное, во всю почти стену, зеркало, а в нем – все то же самое, только задом наперед, бесконечной чередой фантасмагорий. А поскольку глаза были черные, то, сливаясь с окружающим мраком, напоминали скорее два зияющих отверстия; потому казалось, будто это не незнакомец выражает в своем отечном лице непонятные обиду и сострадание, а тьма, кругом распластавшаяся.
Одинокого посетителя можно было принять за призрака или видение – одним словом, нечто. Нечто, вырванное из мира снов, мира иррационального и по ошибке либо с определенной целью сюда попавшее, для верности обретя человеческий облик.
Вдруг незнакомец осклабился, обнажив гнилые зубы, подался вперед, и Лигнин отчетливо увидел, что в глазах у соседа пляшут не искры, как выглядело вначале, а крошечные кукольные фигурки, мерцающие, странно притягательные в своем сумасбродном, развязном танце.
О, думать Андрей Михайлович тогда не мог – позже он рассудил, что с ним случилось некое помутнение, обморок быть может, от духоты или напряжения, но тогда кроме холода в спине и на внутренней поверхности бедер и животного оцепенения ничего не было – ни способности рассуждать, ни осознанного страха, ничего. Лигнин отвернулся. За ним действительно громоздилось зеркало, вот только никакого незнакомца в том зеркале не наблюдалось.
Глас Совета, издалека:
– Мы закончили. Вам дозволено вернуться.
3
– Я встретил просителя, но он, кажется, ушел, не дождавшись своей очереди. В глазах огоньки… Он, случайно, не прошмыгнул вперед меня?
– Вы забываетесь, Андрей Михайлович. Вы слишком взволнованны, так что меня мучает вопрос, не привиделись ли вам и вправду
