не томи!
Однако тот молчал, вспоминая Машкины слова. «Милый. Я тоже могу… Я вся твоя от ворот магазина…» Допустим, от ворот магазина, это понятно, но к чему эти слова – могу искать? Откуда в железной башке подобные мысли?
Однако следовало всё же ответить, и он сказал ей, что всё было на уровне. В этом и заключался алгоритм их отношений, в противном случае Машка осталась бы в постели, исходя слезами до посинения. Такова была ее природа, которую Кошкин так и не перестроил на собственный лад.
Он выбрался из постели и отправился в ванную, потому что лежать раздетым уже не было никакого смысла. Он встал под воду и, не торопясь, ополоснулся. А когда вернулся в спальню, то оказалось, что Машка не только приняла душ, но уже накрыла на стол.
– Забыла спросить, как твои успехи? Есть подвижки?
– Опять ты за старое? Допустим, есть успехи. Но тебе-то какое дело?
– Я просто спросила…
Машка замерла среди комнаты.
– Спросила она… Пишу помаленьку…
– Писатель…
– А ты у нас богиня любви.
– Да, я богиня…
Может, они так и зубатились бы, забыв об ужине. Но в кабинете громко запел телефон.
– Кошкин слушает…– сказал Кошкин, оставаясь на месте. В голове у него теперь звучал голос матери, в то время как в кабинете телефон замолчал.
– Гони трахинею, пока не поздно! – гудело в голове. – Избавься от железяки!
– Она мне почти что жена…
– А ты мой единственный сын, Володенька! У тебя не будет от нее детей!
Кошкин молчал. Мать была абсолютно права.
– Неужели тебе не понятно? – продолжала Софья Степановна. – У нее электронные мозги, а мне хочется внуков. Но если ты не можешь решить проблему, то я сама за тебя решу – вот увидишь! Налажу ее из квартиры…
– Ты не можешь этого сделать! – опомнился сын. – Ты не имеешь права!
Но мать стояла на своем:
– Ты знаешь, к чему это приведет? Ты будешь старый, больной, ни на что не способный дед, к которому никто не придет… Потому что меня к тому времени не будет…
– Пойду, прогуляюсь, – оборвал ее Кошкин. – Опять ты за старое…
Он щелкнул зубами, и голос матери оборвался. Эти звонки – сущее наказание, причем в самый неподходящий момент. Кошкин подошел к шкафу и стал одеваться. Надел серые летние брюки, светло-зеленую рубаху и двинулся в прихожую, где у него была тумба для обуви.
– Ужинать, – спохватилась Машка. – Ты же голоден, дорогой!
– Обойдусь…
– Действительно. Какой уж тут аппетит, – в тон ему согласилась Машка.
Кошкин обулся, вышел из квартиры, затворил за собой дверь, а вскоре уже брёл косогором вдоль чугунного парапета. Потом он повернул в сторону площади Независимости, с трудом соображая, для чего туда идет. Группа быстрых моноциклистов обогнала его и ушла на перекрестке за угол дома. Возле супермаркета длинноногая, тонкая и гибкая женская
