ты по званию? – спросил Михалыч.
– Подполковник…
Солнце давно смотрело во двор. Вода ушла в землю. Трава, пришибленная дождем, распрямлялась. Напарница оказалась старше, чем выглядела наощупь.
Они выбрались из машины и, разминая суставы, направились умываться в летний домик. Это была небольшая пристройка в конце двора, где раньше помещался курятник.
Напарница, вынув щетку из походной сумки, принялась чистить зубы. Косметичку она положила рядом.
Михалыч сел на скамейку и ждал объяснений: его интересовал убитый в поезде напарник.
Щетка застряла у нее во рту:
– Разве ты не связался с учреждением? Тебе не объяснили?
– Там знают столько же. Кроме того, у них нет оснований верить мне.
– Вот оно что…
Щетка вновь ожила. Возможно, глаза у напарницы бегали в поисках ответа.
– Что случилось в вагоне?
Вместо ответа – опять молчок. Затылок напарницы вздрагивал в такт движениям руки. Она пробурчала что-то нечленораздельное и кивнула головой. Михалычу дали понять, чтобы не донимал. Нужно лишь подождать.
Закончив с зубами, она ополоснула во рту, умыла лицо, тщательно промокнула его полотенцем, а затем приступила к косметичке. Лицо у нее еще оставалось влажным, но ей уже не терпелось положить первый мазок. А может, это был еще один повод оттянуть время. Так она никогда не соберется с мыслями и не ответит.
Настаивать на объяснении не было смысла: нарушены принципы. Это, в конце концов, не кокетство. Это безалаберность, грозящая пулей в затылок. Нужно самому умыться, и Михалыч приготовил щетку.
Напарница продолжала молчать, глядя в зеркальце косметички – большого зеркала на стене ей было вроде как недостаточно. Вполоборота, взглянув в ее сторону, Михалыч заметил в зеркале её пристальный взгляд. Она следила за ним, не желая отвечать. Но её никто больше не станет беспокоить. Она уже думает, что мечты у нее сбылись: она села полковнику на хвост и будет тащиться за ним – как напарница, как любовница… Ее не волнует, что это, допустим, не входит в чужие планы, что кому-то на самом деле нужна свобода, что кто-то обожает это пьянящее чувство.
– Торопись…– велел Кожемякин. – Скоро здесь будут гости.
– Но мы приняли меры! После дождя здесь нечего делать!
– Здесь много ушей и глаз…
Она закрыла косметичку и обернулась. О боже! У бедняжки совершенно отсутствует чувство меры: она словно готовилась выйти на арену. Вот когда проявилась цирковая школа.
Михалыч открыл ворота, завел машину и тут же выехал. Старухи метались по двору со скорбными лицами. Тетка Матрена тряслась:
– Кушать разве не будете? Вчера весь вечер и сегодня опять…
Михалыч молчал. Отворил перед напарницей дверь и, когда та села, захлопнул за ней, обернулся к тетке Матрене и выразительно моргнул обоими глазами. Времени на разговоры не оставалось.
Они тронулись в сторону города, разгоняя колесами лужи. В первом же логу на обочине Михалыч заметил полицейский
