style="font-size:15px;"> – Сыну, Фролко!
– Что, батя?
– Налей, казак, в корец сюзьмы30 с водой… Мало воды лей!..
Черноволосый подросток, сбросив из воловьей шерсти кожух на скамью, дернул кольцо двери в подвал, слазал туда и принес в ковше деревянном кислого молока с водой.
– Добре, сыну, нутро жжет, и пот долит… Сам я – дай руку, щупай! – вот весь, як будто крыта весной, холодной и шершавой, а нутро – што черти пули льют в поход на ляхов… «А що то за хыжка там на вырижку?» И голоса не стало, а добре пел еще сей день, язык – как камень… Сычу, дай еще сюзьмы!
– Да, батя, у нас нет боле. Може, у Стеньки есть, то хата его на замке. Годи, я поищу под рундуком ключа.
– A-а, заперто! Не ищи… будь тут… «Ножи поломалы, зубами тягалы…» Добрая, Фрол, песня. Мы под Збаражем ляхам играли ее… ха-ха… тай под Збаражем, штоб ему! Бурляя кончили ляхи – эге, богатырь был Бурляй! В шесть рук Синоп пожег… фунт табаку совал в трубку, пищаль ли, саблю в руки – и бьет мухаммедан, як саранчу… Коло лица ночью огонь! От табаку усы и чуб трещат… Один сволачивал челн в море со всей боевой поклажей… В шинок влезет – того гляди, потолок обвалит… ого, коня на плечо подымал с брюха… Жжет нутро! Ой, Фрол, жжет, слушай!
– Я тут, батя!
– Хто там царапает? Пищит, слушай… а?
– Сокол, видно, цепкой опутался он так!
– Эге, сокол!.. Сокола буде не надо держать – тебя и Стеньку он не знает, а мне, видно, мал свет. Раздень!
Фрол стал раздевать старика.
– Тащи все! Тащи прочь, дай чистую рубаху… Вот, вот ладно. Пойду на майдан31 – выйду объявить: женится старый казак Разя.
Повенчала его сабля… сабля… сабля…
Старик с трудом встал. Лицо горело пятнами, веки опухли, метками опустились на глаза.
Шатаясь и худо видя пол, в длинной белой рубахе, босой, на желтых искривленных ногах подошел к окну, где пищал сокол.
Птица злобно рвала клювом цепочку, клюв потрескивал.
– Стой, сарынь! Давно не был на воле… стой же, пущу… Фрол, помоги, не вижу…
– Он щипется, батя!
– Ну, казак, – всякому удалому казаку – смерть на колу, а худому – у жонки в плахте, – небойсь, рук не порвет до плеч…
– Я не боюсь, да он крутится!
Сокол пищал злобно, рвал цепочку, мелькал сизыми клочьями перьев. Старик осторожно взял его в руки и тихо сказал:
– Сарынь, жди.
Сокол злобно вертел головой, но не клевался и ждал. Фрол распутывал на нем заржавевшую железную цепочку.
– Отстегни, сыну, – выпустил!… послышал что-то, видно… послышал, неспроста он…
– Ночью не полетит.
– Полетит, спущай цепку.
Сокол, почуяв свободу, прыгнул за окно.
– Полетел?
– Да, взвился, ишь!
Старик, не морщась, заплакал:
– И месяца
Сюзьма – кислое молоко.
Майдан – площадь.
