кафтана, бороды и желтого листа бумаги высятся зубчатые стены, за стенами лепятся один над одним золотые кокошники, без лица, – они идут кверху, а вверху горит на солнце золотой крест…
– Вот диво!
Разин хотел встать, коротко почувствовал недвижность тела, в нем пробудились упрямство и злость… Выдохнув широкой грудью, крикнул:
– Что ж я? Сатана! – и сорвался с постели.
Перед ним у другой стены горницы мерно качается люлька, завешенная синей камкой. Верх люльки до половины украшен бахромой из желтого блестящего шелка; раздуваясь от движения вверх-вниз, шевелится. За люлькой в одной рубахе, наискосок съехавшей с плеча и пышной груди, сидит Ириньица. Тут же, немного в стороне, на той же лавке, лежит раскрытая книга, горят восковые свечи, перед книгой юродивый тычет по странице пальцем и спорит сам с собой.
– Сказывала окуню столетнему, взбудишь гостя! Ой, Степанушко, должно, опился старик, и будто его огневица взяла – бредит… без ума стал…
– Пречистые? Московских!.. Нет, ино сие ложь – в книге, списанной у Кирилла протопопом, вот «Диавол наперед рассеевал свои клеветы, слагая сказы о ложных богах, рождаемых от жен!» – кричал юродивый, не обращая внимания на уговоры Ириньицы. Разин стал спешно одеваться.
– Куда ты, сокол? Ой, голубь-голубой, спи, покеда сумеречно, – яства налажу, да изопьем чего хмельного…
– И протопоп – ложь! В Кирилловой книге указано: «Сатана сам вселится в антихристам».
– Дедко, да перестань же… Ой ты, сокол, светлый мой, дай хоть глянуть еще в твои глаза, дай я все твои шадринки перецелую. Щемит сердце – спать не могу и будто назавсегда отпущаю тебя!
– Чай, увидимся. Не висни! Скоро надо мне вон из Москвы – душу она мою мятет… – И вышел, а за ним слышался слезливый голос Ириньицы:
– Ворон столетний, угнал мою радость!
9
Избегая тупых закоулков и видя через низкие дома кремлевские башни, Разин слободой пробирался к реке. Размахивая руками, ему навстречу брели по снегу люди; сзади шли двое в длиннополых шубах, длинные бороды в инее. Один расспрашивал, другой хвастливо сообщал.
– Да нешто и ты бегал халдеем?
– Прытко бегал, покеда патриарх не спретил. А и много-таки я пожег плауном56 бород человечьих, зато не один раз о крещеньи во льдах плавал57.
– Не озорко? Лихоманки не хватил?
Слова стали непонятны – люди отстали или свернули куда. Сзади, стараясь обойти Разина, меся ногами снег, скользя и вывертывая сапогами, чтоб легче идти, шли трое, один на ходу кричал:
– Добры есть новгородски ременники, да мому заплечному не угодят – ни в жисть!
– А што?
– Вот! «Это-де не кнут, ежели я его в руке не восчувствую», да взял, робяты, приплел к кисти-то свинцу плашки…
– Ой, дьявол!
– И нынче, кто его поноровки не купит, – смерть!
Плаун – растение, пыльцу которого во время святочных шуток распыляли в воздухе и зажигали.
На Святках рядились и изображали спешное действом. За это изображающие слуг Навуходоносора, вавилонского царя, должны были о крещенье купаться.
