бороды не станет!
Васильков сказал грубо, с рассчитанным неудовольствием:
– Что у тебя еще стряслось, каналья? Попадешь с тобой в беду.
Будто по молчаливому уговору, все трое уселись за стол и принялись за штоф белого вина. Трифонов говорил много и много пил. Полицмейстер покрякивал, кивком головы выражая свое согласие с купцом.
Оказывается, камчадалы остались недовольны следствием Губарева и послали выборных к Завойко. Трифонов, уже со слов Губарева, рассказал и о том, что Завойко ищет подходящего купца для Гижиги, на его, трифоновское, пепелище. Вникнув в подробности, судья проговорил озабоченно:
– Н-да, круто заварил ты кашу. Судить тебя он, положим, не станет…
– Побоится разве? – с надеждой спросил Трифонов.
– Не подсуден ты ему. Купец первой гильдии! – объяснил Губарев.
Васильков усмехнулся и проговорил с расстановкой:
– А вот закует в железа и отправит в Иркутск.
Трифонов угрожающе поднялся.
– Как каторжника, в железах?!
– В железах, – спокойно подтвердил судья. – Ты, брат, поберегись, в голые руки не давайся. Вот с камчадалами забота! Хорошо, если к Седлецкому ткнутся: столоначальник – милейший человек, уж он им пропишет. А если минуют его, да с черного хода, к Завойко?
– Камчадалы – моя забота, – решительно сказал Губарев. – Этакие подлецы, следствием моим недовольны! Не пущу я их в Петропавловск, Петр Илларионович. – Он продолжал шепотом: – Я казачий пикет у Сероглазок поставил, приказал отвести камчадалов на хутор. Одобряете-с?
– Весьма рискованно, – сказал Васильков, поглаживая рукой песцовую шкурку. – Весьма-с… А впрочем, одобряю. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
И судья усмехнулся, вспомнив Петербург, грозу, нависшую было над ним, и пухлую, в перстнях руку Клейнмихеля, которую он лобызал в благодарность за чудесное спасение.
Властный стук в окно разбудил старика Жерехова. На заднем дворе надрывались, почуяв чужого, ездовые собаки; сторожевых псов здесь не держали, а эти были на привязи.
Как был, в длинной сорочке, старик вынырнул из-под пухового одеяла, раздвинул голубевшие в лунном свете занавески, за окном стоял Силантий Трифонов.
Самому себе не поверил Лука Фомич, наклонился, приблизил стариковские глаза к стеклу, разглядывая приплюснутую к стеклу волосатую физиономию. «Стало быть, Трифонов», – решил Лука Фомич, набросил на плечи халат и разбудил спавшего в соседней горнице Поликарпа, сказав ему коротко: «Поди открой гостю». Жерехов был непугливого десятка человек, но ночное появление Трифонова после давешнего разговора с губернатором встревожило его.
Принял он гостя в кабинете, уставленном светлыми, некрашеными книжными шкафами. Тут все было прибрано, строго, счетные книги аккуратной стопкой лежали на конторке… «И от спальни далече, – думал
