Нехорош? – Он виновато улыбнулся.
– Напротив. Удивляюсь вашему стоическому характеру.
– Привычка, не более того, – устало сказал капитан. – Стар конь, а оглобли упасть не дают.
– Трудно? – участливо спросил доктор.
Изыльметьев кивнул.
– Что сегодня? – доктору не хотелось уточнять вопрос: «Сколько умерло, сколько новых больных?»
– Плохо. Ночью умерли трое. Квашинцев, Ярцев, Селиванов. Из первой вахты. Восемь человек слегли. Мне бы на ногах удержаться…
Вильчковский ответил уверенно:
– Вы кремень, Иван Николаевич. Вас ничем не прошибешь.
– Вы думаете?
– Уверен. Но спать хоть изредка, а надобно. Сон – великий исцелитель.
– Не спится.
Доктор знает, что капитан спит мало, проводит долгие часы у коек больных матросов, а говорит, что не спится, просто не спится…
Слышно, как океан могучими кулаками тузит деревянные борты, как скрипят тали и мачты. По переборке торопливо сбегают капли, словно боятся, что кто-то заметит их и преградит дорогу.
– Иван Николаевич, – умоляет Вильчковский, – вы бы приказали приносить мне больных на осмотр. Не могу я так… Лучше свяжите – и за борт.
– Ну что вы! Завтра встанете на ноги. Изменить вы все равно ничего не можете.
В тоне Изыльметьева нет упрека. Но доктору кажется, что он в чем-то виноват. Может быть, теперь, когда на «Авроре» умирают матросы, а Вильчковский не в силах им помочь, где-нибудь в провинциальной лечебнице земский лекарь открыл простое и верное средство против цинги. Вильчковский верил в безграничное могущество человеческого разума.
– Который теперь час в Петербурге?
– Вечер, – сказал после паузы Изыльметьев. – В Петербурге еще восьмое июня.
– Сейчас загораются газовые фонари, люди торопятся в театры, к теплым очагам… – Доктор помолчал немного и затем заговорил с большой страстью: – Нас не могут ни в чем упрекнуть, Иван Николаевич. Все, решительно все против нас, и всему есть граница…
Вильчковский опять попытался подняться и уже спустил было ноги на пол, но капитан остановил его.
– Хорошо, я буду сидеть смирно. Но и молчать не могу. – Он запустил припухшие пальцы за шейный платок, будто платок душил его. – Невозможно молчать, видя, что люди гибнут из-за тупости, из-за равнодушия казнокрадов и подлецов! Трудно ли было заменить старые деревянные бочки для пресной воды металлическими цистернами? Сущий пустяк! Однако ж это не сделано или сделано лишь по отчету. Кто-то сунул в карман деньги, назначенные на цистерну, и, не терзаясь совестью, ходит к обедне. А матросы пьют гнилую воду и умирают, чтобы превратиться в бездушную цифирь и украсить собой новый отчет. Доколе же такой порядок будет считаться естественным?
Изыльметьев молчал. В дверь соседней каюты постучали, и чей-то бас позвал
