он: «Ваше блистательство!», обращаясь к Нептуну, которого изображал Удалой!
Теперь марсовый Климов умирал.
Приближалась агония. Матрос разметался на койке, сбросив одеяло, обнажив смуглое худое тело, едва прикрытое сползающим бельем. Ноги, заголенные до колен, были покрыты фиолетовыми пятнами, глубокими кожными язвами. Ноги и туловище словно принадлежали разным людям: толстые, опухшие голени, ступни и худая, ребристая грудь. Лицо Цыганка высохло, состарилось; рот провалился, смуглая кожа сморщилась. Глаза, хотя и измученные болезнью, сохранили интерес к жизни, какую-то особую пристальность, присущую Цыганку.
Капитан положил широкую ладонь на лоб матроса. Лоб горел, под пальцами Изыльметьева пульсировала горячая кровь и покорно лежали жесткие пряди. Никто не шелохнулся, не подал капитану стул, только за спиной Изыльметьева кто-то громко вздохнул.
– Спросить хочу… Все боязно было… А теперь могу – не осерчаете…
– Спрашивай, ничего не бойся, – ласково сказал Изыльметьев.
Матросы подались к койке Цыганка. Пастухов подвинул стул Изыльметьеву; это было очень кстати, так как от духоты на него опять наплывала пьянящая муть.
Цыганок медленно повернул голову и с трудом заговорил:
– Давно говорят… мужику воля назначена… Объявить должны царскую волю… про землю. С тем на службу шел, с тем и… – Миша сделал большую паузу, набираясь сил и решимости произнести это слово, – с тем и помираю… Будет воля, вашскородь?
Изыльметьев с волнением слушал затрудненную речь Цыганка. Звуки слагались в слова, слова – в обжигающие фразы. Сколько людей в эту минуту там, на родине, задают себе тот же мучительный вопрос!
Сколько раз задавал себе этот вопрос и сам Изыльметьев! Но и он, веровавший в торжество справедливости, просвещенный человек, – разве он мог ответить на этот вопрос, не солгав.
– Я думаю, не станут люди напрасно говорить, – уклончиво ответил Изыльметьев.
Цыганок отвернулся.
– В море глубины, а в людях правды не изведаешь…
– Ты еще поживешь, дружок, время покажет.
Изыльметьев почувствовал, что говорит не то, что слова Цыганка о людях, в которых «не изведать правды», относятся и к нему.
В лазарет заглянул вахтенный офицер Дмитрий Максутов и замер – он не думал увидеть здесь капитана.
Пастухов заботливо укрывал одеялом тело Цыганка. Будто кончился прием, доктор не сумел сказать ничего утешительного, и близкие, укрывая умирающее тело от его равнодушных глаз, хотят, чтобы он поскорей ушел.
– Будущее лучиной не осветишь, вашскородь… – прошептал Цыганок с такой смертной тоской, с такой безнадежностью, что у Изыльметьева кровь прилила к голове. – Все в руках господ… А господа – что голубые кони: редко удаются…
Вот когда Изыльметьев
