канцелярии и петропавловского священника Логинова, облаченного в блестящие ризы. Против обыкновения, Завойко не отвечал на приветствия чиновников и шел, глядя перед собой, сосредоточенный и хмурый. Худощавое тело его тесно облегал парадный мундир; левой рукой он придерживал саблю, которую надевал в исключительных случаях. Завойко легко взошел на бугор и остановился у флагштока.
Семен Удалой, крайний правофланговый, окинул фигуру Завойко критическим взглядом. Каким мелким выглядел бы этот человек рядом с Изыльметьевым, словно высеченным из глыбы гранита! Экипаж «Авроры» с нетерпением ждал выздоровления Изыльметьева. Пока капитан в тяжелом состоянии лежал в лазарете, матросы ощутили на себе жесткую руку Тироля. Боцман Жильцов, притихший после Портсмута, оживился и принялся за прежнее, рассчитывая на сложившуюся с годами привычку матросов к покорности. Были заведены строгости, излишние в русском порту. Тироль хотел оградить аврорцев от общения с местным гарнизоном и жителями, полагая, что здесь каждый второй человек каторжник или по крайней мере потомок каторжника. Особенно доставалось Удалому и тем матросам, которые за время плавания не угодили чем-нибудь боцману.
Удалой спросил у стоявшего поодаль в толпе Никиты Кочнева:
– Это кто же такой будет?
– Губернатор, – ответил Никита. – Первый человек на Камчатке.
– Эх, чернильное море, бумажные берега! Мелковат. Не чета нашему…
– А ваш-то? – недоверчиво спросил Никита.
– О-го-го-го!
– Чай, до неба достал?
– Дура! – отрезал матрос.
– Задравши голову, не плюй: себе в глаза угодишь, – обиделся Никита и, видя, что Удалой, смерив его презрительным взглядом, не отвечает, спросил язвительно: – Ваш рядом суетится, что ли? – Никита имел в виду Тироля.
– Наш в госпитале лежит. Скорбут16. – Семен подмигнул Кочневу. Подходящей койки найти не могут.
– Длиннее тебя?
Матрос подумал и ответил с достоинством:
– С меня. В благородном сословии это редкость. Наша кость мужицкая, крупная.
Завойко поднял руку узкой ладонью к толпе. Затих говор, и только стоны беспокойных чаек неслись от безмолвного берега.
– Жители Петропавловска! – тихо начал Завойко. – Жители Камчатки, русские люди и иноплеменные друзья наши! Настал час трудного испытания…
Идя сюда, Завойко волновался. Он сам, может быть, впервые до конца понял неотвратимость того, в чем давно старался убедить своих подчиненных: неизбежность военных действий на Тихом океане. Завойко пристально оглядел людей, стоявших поблизости, – матросов, бородатых камчадалов, которых нелегко отличить от русских поморов, рыбаков, охотников, мастеровых. Они живут честной, суровой жизнью. Они знают много лишений, бед, несчастий и тяжесть голодной
Цинга.
