икона св. Юлии-мученицы, пожертвованная предшественником Завойко, капитаном первого ранга Машиным после смерти его жены Юлии.
Пастухов неслышно приблизился к Насте. Он увидел ее грустное, сосредоточенное лицо.
Девушка не замечала Пастухова. Волосы ее, светлые, золотистые, заплетены в две косы и кольцом уложены вокруг головы. У нее пухлые, словно разделенные на дольки, губы. Глаза чисты и прозрачны, как вода родника, сквозь которую видна каждая песчинка, каждый стебелек, прижатый ко дну течением.
Мичман почувствовал, что Настеньку нельзя сейчас тревожить, и стал ждать. Прямо перед ним висели образа Петра и Павла в легких серебряных ризах. Образ Петра темный, старинной работы. Наклоняясь, Пастухов не без труда разобрал вырезанную внизу оклада надпись: «Обложением украшен тщанием и по обещанию флота лейтенанта Дмитрия Овцына и всех служителей, спасшихся с пустого острова и достигших камчатского берега в 1742 году августа месяца». Вспомнился рассказ Завойко о Камчатке, об отважных русских людях, презиравших опасности и смерть. Этот образ – остаток второй экспедиции Беринга, безмолвный свидетель великих подвигов и суровой драмы. Все стало вдруг более весомым, значительным. От настоящего, полного неизвестности и предчувствий, потянулись живые нити в прошлое. Сумрак церкви, причудливый рисунок бревенчатых выступов, бедный иконостас и старопечатное евангелие, глядевшее на него крупной кириллицей, орнаментальными заставками и серебряными гранями наугольников, – все показалось Пастухову полным таинственного смысла и значения.
Настя неожиданно вздрогнула и оглянулась.
– Константин Георгиевич!
Выражение скорби стало исчезать с ее лица. Расправились складки на лбу, приветливо сморщился нос, и девушка улыбнулась.
– Вы были в церкви? – спросила она.
– Да. И все ждал, что вы обернетесь, заметите меня.
Настя виновато улыбнулась.
– Я думала о другом, – сказала она, сжав тонкие, всегда подвижные крылья ноздрей. – Сегодня ровно три года, как я схоронила родителей. Нынче Юлия Егоровна впервые оставила меня здесь одну.
Она говорила просто, без того притворства, на которое охочи люди, знающие, что на них смотрят жалостливыми глазами.
– Я слыхал об их смерти. – Пастухов вкладывал в каждое слово большую силу сочувствия. – Это ужасно…
– Да, они отравились, – горестно повторила девушка. – После голодной зимы отравились рыбой. Могли жить, а умерли!..
Они молча пошли к выходу, навстречу солнечной пряже, растянутой над землей. Настенька шла немного впереди.
– Верите ли вы в судьбу, Настенька? – спросил вдруг Пастухов и, не дожидаясь ее ответа, сказал: – Я верю! Верю, что на земле всегда есть кто-то, предназначенный тебе, только тебе, и счастье зависит от того, встретишься ли ты с ним, сойдешься ли коротко. – Говоря, он поглядывал сбоку на пылающую, пронизанную солнцем мочку
