я бы не подкачал. Я бы никому не позволил ударить себя по затылку и разорвал бы тех, кто подошел спереди. Потому что слишком унизительно сидеть связанным, с тряпкой во рту. И потому, что мне надо отыскать Ингу.
Я чувствовал, что ее исчезновение и нападение на меня связаны между собой.
Может быть, она где-то рядом? В соседней комнате?
Я напрягся, проверяя на прочность узлы и веревки. Это было замечено, и я получил еще одну затрещину, вызвавшую всплеск боли в раскаленном затылке.
– Пусть дергается. Не трогай его, Дёма… пока.
Это сказал тот, кто стоял где-то спереди и вынимал у меня кляп. Я вспомнил руку в черной перчатке и рукав выцветшей куртки. Вспомнил и мысленно выругался. Я должен был раньше сообразить! И цвет, и фактура ткани были мне знакомы. В таких куртках, или, как их еще называли, бушлатах, ходили некоторые офицеры в нашем военном городке. Это была новая форма, которую называли «афганкой», «эксперименталкой» или «песчанкой». В основном ее носили те, кто побывал «за речкой».
Значит, меня захватили товарищи Добрынина. Менты для них не авторитет, так что мое освобождение не произвело впечатления. Может, я откупился, решили они. А может, умело спрятал концы в воду. Скорее второе, потому что от обвинения в убийстве вряд ли можно так просто отделаться, дав следователю на лапу. Значит, менты просто не смогли меня расколоть. Слишком интеллигентно действовали, вот и не получилось. Надо исправить недоработку и передать меня в руки властям. Или, что скорее всего, закопать в ближайшей канаве.
Мастер встречался с кем-то из лидеров «афганцев». Поскольку он и сам пользуется авторитетом в этой среде, была достигнута договоренность не трогать меня. Мастера обманули? Вряд ли, скорее всего, эти черти решили действовать на свой страх и риск. В таком случае меня наверняка закопают вне зависимости от того, смогу ли я убедить их в своей невиновности.
– Понял, чего нам от тебя надо?
– Догадываюсь.
– Это хорошо, что догадываешься. Но я тебе на всякий случай подскажу. Нам нужна правда. Полная правда. Не та лажа, которую ты в ментовке прогнал, а то, как оно было на самом деле. Как, почему и куда ты дел краденое. От того, что ты нам расскажешь, будет зависеть, что мы с тобой сделаем. Понял меня?
– Ты убил нашего боевого товарища, – вступил Дёма, который стоял где-то сзади меня. – Мы с ним в разведку ходили, а ты…
– Погоди, – остудил его первый. – Дай человеку сказать. Может, ему есть чем оправдаться.
– Да какие тут, на хер, могут быть оправдания! – Дёма взорвался. – Не хер с ним разговаривать! Он тебе по ушам будет ездить, ты чего, не врубаешься?!
– Уши можно отрезать, – спокойно констатировал первый, и перед моим лицом снова появилась рука в черной перчатке. Теперь она держала нож – длинный, узкий, со змеящимися по клинку арабскими письменами. Я не к месту подумал, что таким же трофейным ножом, наверное, был зарезан Добрынин.
– Уши можно отрезать, – повторил
