остался у них в доме один похмельный, воспаленный нерв.
В ее теперь уже редких слияниях с мужем не было и намека на былую нежность, только привычка, только повинность.
Сегодня, проснувшись одна в супружеской спальне (когда Родя, как блудливая собака, приходил под утро, он падал одетым на диван в гостиной), она вдруг подумала о том, что забыла, как пахнет мимоза.
И близкие слезы тут же навернулись на глаза.
Многие, может, думают, что на Восьмое марта она завалена цветами (еще бы, такой импозантный муж, который постит такие пронзительные цитаты на своей страничке в соцсети!), а она, проходя мимо цветочных магазинчиков, фотографировала ничейные букеты, чтобы повесить эти фото на свою страничку в соцсеть…
Да, через три дня после праздника он, лишь для вида виноватый, глядя на нее злыми, пустыми глазами, подарил ей туфли, которые она сама себе купила, то есть просто вернул ей деньги за эту покупку – с таким видом, будто отдал последнее.
Невозможно! Не-воз-можно больше!
Назад хода нет…
Пускай уматывает к своей мамашке, к бабам, к черту лысому, куда угодно!
Галина толкнула перед собой тяжеленную дверь.
В холле клуба (несмотря на то что после ночных гостей к ее приходу на службу уборка должна была быть давно завершена) всегда витал специфический запах.
Это была смесь мужского и женского парфюма, пота, табака, алкоголя, жирной и вредной еды и еще чего-то гадкого, интимного.
И этим же пах ее муж.
Он пах ее несчастьем.
А щечки их двенадцатилетней дочери все еще пахли чистотой.
В клубе Галина старалась ни с кем особо не общаться.
Приходила, перебрасывалась парочкой дежурных фраз с охраной и уборщицами и закрывалась у себя в кабинетике, лишь бы не видеть ненавистные павлиньи пачки танцовщиц, которые таджики (ее заслуга – они дешевле!) чуть ли не каждый божий день таскали по коридорам из химчистки и обратно.
Галина не думала, она знала, что лучше всех этих девок.
Лучше по всем параметрам, и тем более как танцовщица, имевшая за плечами настоящее балетное образование.
Но от этих мыслей ей становилось еще больнее и еще больше росло в ней негодование в адрес матери и бабки, которые (такие умные!) проглядели подлую сущность Родиона, не смогли ее, восемнадцатилетнюю дурочку, уберечь от этого гнилого человека.
Галина включила комп, зашла в программу и попыталась сосредоточиться на цифрах, еще вчера привычных и понятных, а сейчас совершенно бессмысленных.
Профессия бухгалтера прилипла к ней почти случайно. Работу свою она никогда не любила, а эта нелюбовь порождала в ней чувство вины – и маниакальное стремление держать дела в порядке.
Галину ценили.
Галину уважали.
И даже те, на кого работал Соломон Аркадьевич, никогда не имели к ней вопросов.
Зато
