жалеют угощения, и в дни закупок ими «слепого товара» в трактире Куликова происходило море разливанное. Перепивались все, и продававшие, и не продававшие перепивались до того, что многие сваливались на пол и тут же мертвецки спали до утра. Буфетчик Куликова не стеснялся в таких случаях обсчитывать и приписывать, елико возможно, и маклаки платили без проверки счета.
– Как нам проверять? Ведь и он участие принимал не последнее! У него часто хранятся ворованные вещи, он случается посредником между ворами и маклаками. Вообще буфетчик не оставляет желать лучшего.
– Смотри, Иван Степаныч, неладное у тебя творится на черной половине, – говорил несколько раз Коркин.
– Ни-че-го, – махал он рукой, – поверь, все грязные трактиры делают то же самое. Без участия постоялых дворов, чайных, кабаков и черных половин трактиров не существовало бы и половины всех петербургских воров, мазуриков, громил и душегубов. На одном рабочем народе далеко не уйдешь, а эти мазурики – аристократы черных половин. Они проживают больше нас с вами.
– Каким же это образом?
– А очень просто. Все, что он зарабатывает – он пропивает. Ему деньги ни на что больше не нужны; у него ни квартиры, ни кола, ни двора – ничего! Что добыл, то и пропил. А добыть им иногда удается десятки, а то и сотни рублей! Вот в чем разница между честным работником с мозолистыми руками и старым опытным громилой! Поверь, все кабатчики дорожат последними и уважают их гораздо больше первых. Бродяга не только пропивает во много раз больше всякого мастерового, но он еще гораздо тише, покладистее; безответнее. Мастеровой заведет скандал и кричит «зови полицию», а громила не только не позовет сам полиции, но удерет, если речь зайдет о ней.
– Но вот что меня удивляет, – протянул Коркин, – откуда ты, Куликов, постиг в таких тонкостях все трактирные секреты. Ты в первый раз в Питере, раньше занимался подрядами. Откуда ты изучил черные половины наших трактиров?!
Куликов отмолчался и отшутился.
– Ну, и коммерсант же, брат, ты ловкий! Торговать будешь, не проторгуешься!
2
Ганя
Широко раскинулся за заставой кожевенный завод Тимофея Тимофеевича Петухова, маститого 65-летнего купца, жившего уединенно и скромно со своею взрослою дочерью Ганей. Завод Петухова славился далеко за пределами Петербурга и по обороту был один из крупнейших. Старик жил с дочерью душа в душу, передав в ее руки все хозяйство дома. Однажды Тимофей Тимофеевич позвал дочь раньше обыкновенного.
– Ганя, ты сегодня приберись пораньше – сказал он. – К нам приедет обедать Иван Степанович Куликов.
– Это, папенька, трактирщик?
– Да, мой приятель… Хороший он человек и умен.
– Я видела его на заводе несколько раз. Не нравится он мне, папенька. В его лице есть что-то нехорошее, отталкивающее. Я и теперь вздрагиваю, когда вспомню, как он на меня посмотрел. Точно зверь, который съесть меня хотел! Брр!..
– Полно
