на наших руках? – дрожащим голосом, мимолётно коснувшись своей мягкой рукой его чела, молвила Звенислава-Гульсария.
– Ну, сотник, напугал ты нас, мы уж думали – всё, не шевелишься, сердце еле бьётся… – послышался радостный голос десятника.
Гроза с трудом повернул голову, лежащую на узорчатой подушке с кистями, и узрел сидящих у двери Калинку и Хоря. Брат только, молча, моргал голубыми очами, и на лике его блуждала некая растерянность. В раскрытую дверь заглянул какой-то большеглазый малец лет пяти, с любопытством разглядывая лежащего незнакомца.
В небольшое помещение через открытое окно лился свет утренней зари. Это глинобитное скромное помещение совсем не было похоже на великолепный дворец бека Мегди Аль-Салеха. И отчего-то сильно пахло уксусом.
– Где я? – С трудом и тревогой проговорил Гроза. Брат и десятник переглянулись.
– Меня учил Берест, что в чужой стороне изведыватель непременно должен иметь свой укромный медвежий угол, – молвил Хорь, погладив жёсткой дланью свою бритую голову.
– Укромный угол в сём граде… – Гроза ещё соображал медленно. – Юлдуз? – наконец, догадался он. Хорь кивнул в ответ.
– А сотня… – начал было встревожено Гроза.
– За главного пока Смурной остался. Я взялся тебя к знакомому лекарю отвезти, а о том, чтобы Калинка и Звенислава тебя сопровождали, даже спору не было. Приехали мы сюда морем, миновав любопытные очи местного люда. Так что не волнуйся, сотник, всё, как надо, – успокаивающе пояснил десятник. – Главное, что ты, наконец, очнулся. – Помолчав и, наблюдая, как тревога немного сошла с лика Грозы, добавил: – Сегодня ас-Сабат, у местных день отдыха, вот и отдыхай. А я к нашим, весть радостную сообщу, что ты жив и поправляешься, ну и вообще, узнаю, как там Смурной справляется. – Хорь встал. – За едой на рынок Юлдуз сходит, они с Гульсарией о тебе позаботятся, а Калинка с Халимом чем не охоронцы? – Усмехнулся десятник, собираясь уходить, но Гроза остановил его.
– Хватит мне отлёживаться, сотня ждёт! – Он попытался встать.
– Погоди сотник, может, отойдёшь ещё малость, а тогда… – попробовал возразить Хорь, но, видя решительный настрой Грозы, более ничего не сказал, подставил своё плечо, и вдвоём с Калинкой они повели сотника к двери. Здесь он остановился, опёрся спиной о дверной косяк и долгим взором поглядел на свою бывшую возлюбленную, сидевшую у покинутого им ложа. Его очи смотрели на неё так, что никаких слов не надо было, да и что блеклые слова перед златоустием человеческих очей? Боль и страдание, просьба о прощении и последнее, как на самом пороге смерти, прощание; несбывшиеся мечты, надежды – вся долгая жизнь отразилась в этом едином непостижимом и бесконечном взгляде. Хорь и Калинка вышли, чтобы не мешать последнему разговору некогда родных людей.
Пошатываясь на ещё не совсем окрепших ногах Гроза, наконец, вышел из дома. Взглянув на Юлдуз и прижавшегося к ней маленького Халима, поблагодарил хозяйку за гостеприимство и двинулся к мастерской, где у ворот, ведущих
