неделю. Для настроения бесконечно заводили пластинку Шопена. Написали и остались очень собой довольны.
Тут как раз собрался съезд писателей. Панова приехала в Москву, мы созвонились, и она назначила нам встречу в ресторане Дома литераторов.
– Но нас не пустят!
– Я закажу вам пропуска.
Приехали в ЦДЛ, и нас проводили к писательнице. Вера Федоровна – полная, степенная – сидела за столиком в Дубовом зале ресторана. Мы представились:
– Игорь.
– Георгий.
– Пожалуйста, имя и отчество, – сказала Панова.
– Да не надо…
– Мне так удобнее. И фамилии, пожалуйста.
Оказывается, через несколько дней после нашего звонка к Пановой пришли с «Ленфильма» покупать права на экранизацию «Сережи», но она отказала. Сказала, что звонил кто-то из Москвы, и она уже дала им разрешение писать сценарий. На вопрос: «кто?» Панова ответить не смогла, потому что мы забыли ей сказать, как нас зовут.
– Как идет работа над сценарием? Получается?
– Переводим действие на киноязык. Хотите, прочитаем сцену? – предложил Таланкин.
– Прочитайте.
Таланкин открыл папку, где лежала наша гордость – только что законченные «Похороны прабабушки»:
– Вера Федоровна, только этот эпизод идет под музыку. Без музыки все будет восприниматься не так эмоционально. Поэтому, если не возражаете, Георгий Николаевич будет напевать мелодию.
Панова не возражала. И Таланкин с выражением начал читать:
– Идет по земле тень Сережи. Раздаются звуки похоронного марша.
Я запел «Траурный марш».
– В кадр входят тени людей, несущих гроб. Идут под музыку тени с гробом. Камера панорамирует вверх. Проплывают ветви деревьев. Чистое небо. Слышно, как падает земля на крышку гроба…
– Бум! Бум! Бум! – изобразил я и снова запел.
– Камера панорамирует вниз. В кадр входит белая кладбищенская стена. На ней тени стоящих у могилы и тени двух рабочих. В кадре слепое, в подтеках лицо полуобвалившегося памятника. И вдруг памятник стремительно проваливается вниз…
– Цам! – изобразил я тарелки…
Немногочисленные посетители ресторана стали на нас оглядываться.
– Камера взлетает в небо…
– Цам!
– …летит над маленькими и нестрашными крестами могил. Тени крестов все гуще и гуще. Отчаянный сережин вскрик, – Таланкин повысил голос, – Музыкальный акцент!
– Тррр-рр! Цам! – Я добавил к тарелкам барабанную дробь.
– Камера, вылетев за ограду кладбища, останавливается на краю обрыва! И мы слышим голос Сережи: «Коростелев, а я тоже умру?» И голос Коростелева: – «Нет, брат, ты никогда не умрешь», – с пафосом закончил Таланкин.
– И тут вступает флейта, – сказал я.
Выслушав всю эту ахинею, бедная Панова долго молчала.
– Ну как? –
