в этом состоянии даже не пребывал, он в нем жил; горячечный мозг освобожденного от забот о собственном пропитании интеллектуала выдавал то жемчужины, то плевелы. Впрочем, босса забавляло все; Станислав Львович был при Батенкове как шут при феодальном бароне, как образованный раб при римском патриции, умный и безвольный, много говоривший о свободе, мечтающий о ней и никогда не согласившийся бы променять на нее свое сытое и пьяное рабство. Все это Сергеи Петрович знал изначально: так называемая «творческая народная интеллигенция» времен развитого социализма была не способна ни к чему, кроме прислуживания и пустой говорильни; ну что ж, Станислав был не из худших, пусть отрабатывает свой щедро намазанный маслом кусок!
Словно уловив последнюю мысль хозяина, Станислав по-львиному тряхнул лысой головой, что было забавно само по себе, устроился на полу, сложив пухлые ручки на груди, и уставился Оле под юбку.
– Это заблуждение, мон женераль, что красота открывается только с высоты орлиного полета! Червь – вот истинный ценитель прекрасного! Ибо только он один знает, как быстротечна, коротка и неприглядна жизнь, ибо только он один ведает, во что превращается красота и совершенство там, под сенью праха!
– Папа, он дурак! – капризно надула губки Ольга.
– Нет, малышка. Просто у него работа такая.
– Дурак! И говорит глупые и неприятные вещи!
– Устами младенца глаголет истина, – погрустнел Станислав, уселся на пол, свесил голову, вздохнул:
– Содержание перетекает в форму, форма – в содержание… Человек становится тем, чем желает казаться… Маска и лицо сливаются, и вот уже люди боятся сорвать маски с «друзей», чтобы не увидеть под веселыми забавными рожицами желтые кости черепа в лохмотьях мяса, пустые и темные глазницы…
– Папа! Пусть замолчит! Заткнется! – оборвала его монолог девочка. – Он страшный, неопрятный и противный!
– Отдохни, Стасик, – бросил Батенков. Шут с обиженным видом уселся в кресло и уставился в окно.
Дорога пошла в гору, и с холма открылось море: темное, величественное, оно дышало ленивым сонным покоем, переливаясь под низким пасмурным небом аметистовым сиянием.
Небольшая кавалькада – два джипа и лимузин – миновала перевал и покатилась вниз, к стоявшему на высоком морском берегу ресторану-шале. В салоне лимузина пропищал зуммер мобильного телефона. Батенков поднес трубку к уху:
– Слушаю.
– Сергей Петрович, подъезжаем.
– Карай, я это и без тебя вижу.
– Я это к чему… Грач убит. Куркуль – в беспамятстве. Может быть, стоит подстраховаться и сначала выслать бригаду?
– Нет. Мы уже говорили об этом. У тебя все?
– Сергей Петрович, и все же я бы настаивал…
– Карай, ты песню слышал такую: «Капитан, капитан, никогда ты не станешь майором»?
– Извините?
