по имени, причем не говорил: Эй, Каляцкий, прочь с дороги! а говорил: Доброе утро, Игорёша! и жал руку, чем, конечно, напрочь испортил старосте сознание, заставив на всю жизнь загордиться.
– Псик! – сказала англичанка, стукнув кулачком по столешнице. – Какой еще директор? На улице нет никаких директоров! Я сказала: собираемся и выходим!
На ней уже были надеты куртка и шапочка.
Нас ее слова убедили, и мы ринулись складывать книжки и одеваться: все, впрочем, кроме Каляцкого.
– Я остаюсь, – сказал он. – Мне надо отсидеть урок, я староста.
– Такой маленький, – удивилась англичанка, – а уже маразматик. Смотри, даже Дименко собрался.
– Нет, – занимал парту Каляцкий, – не пойду.
И схватил руками края, чтобы не дать себя выворотить.
Никто его выворачивать не намеревался: мы вышли себе спокойно в дверь, и он лишь проводил наши спины своим фирменным огорчительным глазом, облоктевая свой бесполезный стол.
– Не будет никакого урока, Каляцкий, – потщилась еще раз его спасти выходившая последней учительница. – Ты что, не понимаешь?
Он промолчал, выражая лицом выпуклое сопротивление, и остался сидеть одинешенек в пустом кабинете, наш вконец поверивший директору маленький взрослый староста.
Происходящее воодушевило всех, включая девочек и бескрылых увальней. Впереди гурьбы, совершенно не боясь никого, повалил Деменко, махая целлофановым пакетом с книжками; англичанка семенила следом, скромно засунув руки в рукава и закольцевав их до бесконечности. Мы двигались с приятным страхом, не галдя, но особенно и не крадучись: торжественно: и, слыша глупые ливни слов из кабинетов, радовались, что свой такой ливень смогли хоть на недолго оборвать.
– Блин, никто не знает! – шептал мне Рысак. – Козырно!
На нашем пути старел кабинет химии, в двери которого стекло покрывало окно, и химица шевелилась возле доски, и десятиклассники грустили на виду у коридора. Ведомые смелой англичанкой, мы не дрогнули и прошествовали в химическом глазу, затрагивая склоненные в рабстве щучьи затылки своим свободолюбием и решимостью. Химица остановила молекулы, падающие из речи, и, застыв с указкой на формуле, вперилась в нашу процессию.
Англичанка кивнула привет, и химица, сжигаемая черным любопытством, метнулась к двери.
– А куда это вы идете всем классом? – высунулась она в коридор.
– А это мы на улицу гулять, Ирина Степановна, – улыбнулась англичанка, и мы в подтверждение тоже улыбнулись, будто любим химицу, или уважаем: сбыли ей наши хорошие детские лица.
– А урок? – глотнула химица.
– А мы его сегодня не хотим, Ирина Сепановна. Идем прогуливать.
– Я что-то не поняла: по какой причине?
– Там осень стоит. Жалко пропускать, – ответила англичанка и безотлагательно повела нас дальше.
Химица, зная правду, отшиться так просто уже не могла.
– И мне жалко пропускать, – бежала она за нами, бросив свой класс. – Что, тоже теперь
