так, но мой дружок Николай Манохин – герой и жив-здоров.
– Расскажи о нем.
– Нет, Анатолий, о нем долгий разговор, человек прошел на войне все, а после войны ещё и лагеря. Ворошить походя не хочется, вон уже и поворот на грунтовку.
Действительно, мы подъезжали к селу. Тут уже мне захотелось продолжить разговор:
– Дмитрий Петрович, если можно, о Манохине, коротко?
– Коротко? – переспросил наш собеседник. – Если коротко, то Николай – мой земляк, из Кинеля, вот он ничего не боялся. В начале 44-го года получил Героя Советского Союза, а через неделю гвардии рядовой Николай Манохин снял звезду Героя и положил на стол командиру полка.
– Добровольно?
– Нет, конечно. Наделал он шуму, будь здоров. Прошил автоматной очередью в упор в окопе своего старшину.
– Как так? – удивился Анатолий.
– А вот так, сволочь этот старшина был хорошая, измывался над ребятами. Те молчали до времени. Нарвался старшина на Николая. А на передовой свои законы. Ну, донесли сразу, нашелся такой среди нас. Манохин и не собирался оправдываться, хотя знал, что за это грозит вышка – командира своего застрелил. Но спасло то, что он Герой. Поснимали все награды – и на передовую. А ему, как черту, это и надо будто. Ничего не боялся.
– Сейчас где?
– После войны вновь набедокурил в своём тресте с начальством. Припомнили сразу все. Теперь после гулаговской жизни чахнет потихоньку. О войне всего не скажешь. В душе многое поменялось.
Приехали.
И началась проза сельской жизни. Все наши надежды на Веньку Яшунина лопнули, едва мы ступили на порог. У Веньки оказался очередной запой-загул, и он третий день «лежал в лежку».
– Да что вы, в самделе, здоровенные мужики, – дивилась баба Настя, – и не сможете одолеть хряка, диво эко… ей-бо, – и она, укоризненно оглядывая нас, добавила: – Как вас жены ваши терпют, нагольная интеллигенция… связалась с вами… К жизни неспособные оказались…
Нам не хотелось выглядеть «неспособными к жизни» в глазах бабы Насти, и мы деловито перебирали уже в который раз все варианты наших действий. Но баба Настя нас осчастливила:
– Т-п-ру, блудница, потерпи маленько, ишо напужаешь моих городских.
Мы застыли в недоумении: она въехала во двор, сидя в фургоне, запряженном старой, очевидно, чуть моложе бабки Насти, буланой флегматичной кобылой, к которой бабкино обращение «блудница» явно показалось нам преувеличением. Мы почувствовали себя ещё более неуютно и не к месту в районе разворачивающихся событий.
Настасья Ильинична пояснила:
– Венька маленько очухался и сказал, что за поллитровку все спроворит, но токмо у себя во дворе. Никуда он не пойдет, если надо, везите порося к нему.
– Ну конечно, какой академик будет ходить по дворам с ножичком? Извольте подсуетиться, господа, – съязвил Анатолий.
Петрович флегматично посапывал над разобранным сепаратором на верандочке. Мне показалось,
