это убивают».
Хемингуэю наплевать, какой уговор нарушил «Швед». Сиодмак растолковывает, что к чему, на протяжении полутора часов. Для этого ему пришлось домыслить и дописать новеллу: шедевр превращается в модель для сборки. «Шведа» все-таки убивают. Полицейский заинтригован тем, что такие серьезные люди, как Эл с напарником, профессионалы, одетые по последней киллерской моде, навестили заштатный городок, чтобы прикончить парня с бензоколонки. По сломанным костяшкам пальцев он определяет, что «Швед» был боксером. И начинается состоящая из флешбэков, из рассказов тех, кто знал жертву, история хорошего парня, которого увела на кривую дорожку роковая женщина.
Роковую женщину сыграла Ава Гарднер. В «Убийцах» впервые засияла ее надломленная красота. Когда «Швед», вышедший из тюрьмы и еще не увязший безнадежно в криминальном подполье, колеблется, участвовать ли в налете на кассу шляпной фабрики, ему достаточно бросить один взгляд на полулежащую на кушетке Аву, чтобы принять решение, подписать себе отсроченный смертный приговор: «Я согласен». Это не просто лаконичная режиссерская манера, не просто психологическая коллизия, спрессованная из экономии в два плана. Это безусловная истина взгляда. Увидев такую женщину, невозможно не согласиться на что угодно, лишь бы быть рядом с ней.
Появление роковой женщины – главная измена Сиодмака духу Хемингуэя. Хотя бы потому, что сборник рассказов, включавший в себя «Убийц», назывался безапелляционно: «Мужчины без женщин».
Это измена, даже если эта женщина – Ава Гарднер. Тем более что эта женщина – Ава Гарднер.
Только в самом финале фильм обретает поэтическую жестокость. Роковая женщина умоляет умирающего, почти мертвого сообщника сказать, что она невиновна. Перед смертью якобы не врут. А рядом с лицом агонизирующего – ботинок присевшего на лестничную ступеньку полицейского: о подошву он чиркает спичку, прикуривая после славной охоты на человека.
Но вернемся к хемингуэевскому прологу. В диалоге между убийцами и работниками общепита есть еще кое-что существенное. Это «кое-что» давно уже не вызывает трепета у читателей и зрителей, но в первой половине XX века, во времена Хемингуэя и Сиодмака, безусловно, пугало.
«– За что вы хотите убить Оле Андерсона? Что он вам сделал?
– Пока что ничего не сделал. Он нас в глаза не видел.
– И увидит только раз в жизни, – добавил Эл из кухни.
– Так за что же вы хотите убить его? – спросил Джордж.
– Нас попросил один знакомый. Просто дружеская услуга, понимаешь?»
Хемингуэй не только дистиллировал эстетику еще не существующего нуара. Он первым угадал только-только кристаллизующуюся стратегию реального гангстерского подполья, силуэт легендарной «Корпорации убийств».
В 1927 году «безмотивное» убийство, заказанное в некоем офисе и выполненное безликими профессионалами, казалось кошмарной абстракцией, почти антиутопией.
В
